Салим Баши - Пёс Одиссея

Жимолость сжигала свой ночной хмель. Подавленное солнечным жаром, это растение, словно порабощенная женщина, дожидается ночи, чтобы дать волю своему благоуханию. Красивейшие из наших возлюбленных прячутся от пламени дня. Водитель рыгнул.

— Будьте здоровы.

Мы ехали уже добрых пять минут, когда у меня в голове разразилась буря. Улицы раздвинулись, на смену ночи пришел день. Мы были около вокзала, и часы показывали пятнадцать минут двенадцатого, 29 июня 1992 года.

В синеве летали голуби. Рядом со мной шел совсем юный Мурад. Он рассказывал мне о небольшой пьеске, которую он ставил в культурном центре одной страны — как сказали по телевидению, ранее нам враждебной. Мы направлялись на репетицию.

Плотная городская толпа — мужчины в джинсах и футболках, женшины в юбках, девушки в покрывалах, грязные дети с присохшими к носу соплями — спускалась по главным улицам Цирты, шла по асфальту, приподнимаемая горячим ветром. Листья слетали на пахнущие пряностями волосы брюнеток с крутыми и влажными от жары бедрами. Надрывались сирены. Машины «скорой помощи» и полиции колесили по городу. Президент Будиаф должен был произнести речь.

Дворец культуры — здание, которое в случае бунта сошло бы за крепость, — принимало в своих стенах главу государства, который вот-вот должен был обратиться к толпе. Патриарх, состарившийся Югурта, для своей первой поездки по стране выбрал Цирту. Придя к власти полгода назад, он возвращал надежду стране, изглоданной скандалами, залегшей в дрейф и отравляемой военной верхушкой, чьей целью было выжать из нее последние соки.

Мы шли вверх с толпой зевак, когда раздались выстрелы. Толпу охватила паника. Женщины кричали, дети плакали, сирены наполняли воздух воем, раздирая покрывало дня. Мы с Мурадом, еле переводя дух, забежали под арку каких-то ворот. Я ощутил боль, нахлынувшую на Цирту. Огромное черное покрывало падало с облаков.

Прохожие перешептывались: кто-то стрелял в президента.

Вернувшись к Мураду, — он жил неподалеку, — мы попытались позвонить. Телефонные линии не работали. Над мертвым городом летали вертолеты. Отец Мурада, зрелый мужчина, ходил взад-вперед по квартире. Он повторял, что все кончено, что страна катится к гибели. Мать Мурада включила телевизор. Диктор со стерилизованными мозгами монотонным голосом объявил о покушении на Мохаммеда Будиафа. На улицах поздравляли друг друга те, кто сочувствовал исламистам. Они лобызались и пританцовывали на еще не остывшем теле.

Если мне не изменяет память, я плакал, Мурад тоже. Родители Мурада плакали. Торговцы овощами на ходу обменивались поздравлениями. На следующий день в университете студенты-исламисты приветственно похлопывали друг друга по спине и насмешливо глядели на нас. С тех пор я не переставал злиться на весь мир, сходить с ума от ярости. Да пропади они пропадом, эта страна и этот город, как пустой сон! Пусть они рухнут и погребут жителей под густой лавой!

Ночь вернулась. Я докурил сигарету, опустил стекло и бросил окурок в темноту. Кровь уже не текла у меня по щеке. Я в последний раз подумал о журналисте, на мгновение позавидовал тому, что у него есть вера, и показал шоферу дом, где жил Мурад.

Квартира родителей Мурада была погружена в темноту. Они жили втроем на довольно большой площади. Здесь можно было бы разместить две такие семьи, как моя.

— Куда ты провалился? Тебя мать разыскивает, все время звонит то сюда, то в гостиницу. Твой отец вечером уехал на задание. И они остались… Бог ты мой! Что у тебя с лицом?

— Метка. Неглубокая, — сказал я. — Нестрашно.

Мне было трудно говорить. Мурад стоял в проеме двери.

— Ты меня впустишь?

— Прости… Входи! Ты чуть родителей не разбудил.

— Я тут кровь теряю, а ты только и нашел мне сказать…

— Ну ладно, ладно тебе!

— Не ори на меня!

— Да заткнись же! Ты что, действительно хочешь вытащить их из постели?

Я извинился.

— Ничего, — прошептал он. — Сейчас принесу пластырь. Думаю, больше ничего и не надо. Рана впечатляющая, но не опасная.

Он любил играть в доктора. Со своей склонностью к ипохондрии, он довольно много знал о болезнях, ранениях, чудесных исцелениях, чудотворцах и паралитиках. Замкнутая жизнь, которую заклинило между родителями, не ладившими друг с другом, — они расходились минимум раз в неделю, — подогревала его интерес к недугам и шарлатанству. Он вылил мне на лицо никак не меньше литра алкоголя. Я чуть не завыл. Он снова шепотом велел мне умолкнуть.