Салим Баши - Пёс Одиссея

Слившись с темным потоком внизу, белая «тойота» заглатывала километры извилистой дороги, вспучившейся между бетоном и песком. В салоне Колбаска-Фри, сидевший между двумя вооруженными членами бригады, курил сигарету.

— Ну-ка погаси, у меня астма, — сказал один.

— Так сдохни! — ответил Колбаска-Фри.

Потом, ностальгически и задумчиво:

— Цирта похожа на шлюху.

— Она похожа на нас, — сказал Сейф. — Неутомимая роженица, она каждый вечер производит на свет ублюдков.

Астматик, заходясь в кашле:

— Вы можете говорить как все люди или нет? И бычки свои погасить?

— Пасть заткни, — бросил Сейф.

Белый мини-вэн покидал Цирту и углублялся в сельскую местность; он разворачивался спиной к морю, его шепот затихал, теряясь на окраинах мира; за стеклами в свете автомобильных фар проплывала каменистая равнина. Изможденные тополя через неравные промежутки склонялись над колонной белых машин, пожиравших дорогу.

— Те, кто скоро умрут…

— Чепуха! — бросил Колбаска-Фри; к его губе прилипла сигарета. — Я не сегодня вечером сдохну.

— Да услышит тебя Господь, — прибавил хилый фараон.

— Вставь себе своего Господа знаешь куда, — встрял третий бандит.

— Подъезжаем.

— Ну, парни, подъезжаем!

Они схватились за автоматы. Слышен был лязг вставляемых магазинов. Машина замедлила ход. Первое оцепление военных вокруг территории. Зеленые грузовики спали, согнанные на обочину дороги. Привалившись спиной к машинам, люди в камуфляже смотрели на их «тойоту». Некоторые поднимали в приветствии руки.

Колбаска-Фри опустил стекло.

— Пошли вы…!

Он выбросил в воздух пальцы. Усмехаясь, закрутил стекло обратно.

— Грязная работа — это для нас. А пидоры знай себе покуривают, рассевшись в правительственных ложах.

Все закивали. «Тойота» затормозила неподалеку от выставленного жандармерией оцепления. Перед ними лежала деревня. Хижины плавали в свете прожекторов. Город из гофрированного железа казался мертвым. Между покосившимися домами перекрещивались широкие улицы, грязные, вонючие. Спрыгнувший на старую канистру кот потревожил убогий, в лохмотьях, покой этих мест.

Жители спали. Или рыли себе норы под Посреди главной улицы, разрезавшей поселение на два полукруга, змеилась ленточка черной воды. Нечистоты текли по нечистотам. Отбросы свидетельствовали о чьем-то присутствии, о чьей-то жизни. Если бы не они — и не подумаешь одеялами…

Жандарм, усталый от почти бессонной ночи, показал Сейфу на несколько стоявших отдельно хибар.

— Это там.

— Неудивительно, что здесь пускают корни, растут и зреют гроздья гнева.

— Одна большая свалка, куча клоповников — тут и говорить нечего.

— Стреляют?

— Да, в восточной части. Вон из того дома возле дерева. Как раз в зоне нашей досягаемости. Вертолет облетает ее каждые пять минут.

— А прожектора зачем?

— Иначе не разглядишь: темно, как у черта в заднице.

— За работу.

— Счастливо!

Сейф вернулся к своим коллегам. Они уже готовились к штурму.

— Я пойду впереди, — сказал Сейф.

— Договорились.

— О'кей.

— Открываем по ним огонь.

— Я тебя прикрою.

— Яйца свои прикрой!

Сейф ждал, пока метнут гранаты. Два-три взрыва, и газ пополз в зону будущего боя. Когда деревню накрыло густое облако, он в маске бросился вперед.

Он бежал на восток. Его тень мгновенно сжалась до точки.

— Пидор, — сказал один из его коллег. — Чтоб ему сдохнуть.

— Заткнись, или я тебя пристрелю, — сказал Колбаска-Фри.

Он зарядил пистолет и тоже помчался по каменистой дороге.

Сейф слышал скрип гравия под ногами. Каждый шаг, вырванный у земли, приближал его к цели. Хибара с железной крышей захватила все его мысли. Он видел — вот она, прижалась к эвкалипту, темная, с виду пустая. Стреляли оттуда. Так сказал жандарм.

Он чуть не запутался ногой в кусте боярышника. Не падать. Удержал равновесие и побежал быстрее. Скоро все это остановится, застопорится, как время, темное, несущееся по его сосудам. Он ощущал неизбежность этого — страшный механизм, крошечной шестеренкой которого он себе казался: танцующая на ниточке марионетка. Мчась все быстрее, он пытался понять, почему его новое, отравленное одиночество отдаляло его от товарищей, от девушки, от университета, от комиссариата. Неужели вся его жизнь сведется к регулярно совершаемым кощунствам? Пытал же он того паренька — без всяких угрызений совести, даже не задумываясь о том, что делает. Просто работа. Покончит ли он с ней когда-нибудь?