Салим Баши - Пёс Одиссея

— Слушай, кретин малолетний: Суисси не покончил с собой, — проворчал Махмуд. — Кто-то влепил ему пулю в голову, потому что Суисси хотел его заложить. А если ты не заткнешь глотку, тебя тоже самоубьют. Самоубийство — это для наружного применения. Понял, да? Ну-ка скажи, что понял, педик!

Что бы там ни думал Махмуд, Сейф соображал быстро. Он перестал бывать в главном комиссариате.

Когда того требовала обстановка, он вместе с другими принимал участие в ночных зачистках на окраинах города. Он старался не оказываться рядом с Махмудом. Теперь они питали друг к другу глубокую ненависть, передавшуюся от Махмуда остальным членам бригады. Сейф не играл в их игры. Он не мешался в дела своих коллег, в дела, стоившие Суисси жизни, в дела, которыми кормилась большая часть личного состава главного комиссариата.

Коррупция расползалась по Цирте, как гангрена. Она захватывала и территорию города. Из-за ремонта или возведения новых зданий улицы Цирты делались лабиринтоподобными: одна стройка сменялась другой, что давало властям возможность урвать свой кусок у строителей, жадных до новых проломов, новых туннелей, словно истинной целью бесконечного рытья земли было посеять смуту, нагромоздить на стройплощадку целые горы грунта и расчетливо прибавить к первородному хаосу хаос рукотворный. И война была точно такой же неогороженнойстройплощадкой, которую вот-вот завалит ее же собственными насыпями и отвалами почвы. Никто и никогда не отдаст распоряжения прекратить строительство. Никто никогда не расчистит площадку. В этом Сейф был убежден.

Сейф проводил время в обществе Джамилы, частенько расстегивавшей ему штаны. Университетские парки полнились безмятежным светом весны. Гигантские эвкалипты тянули вверх и в стороны свои ветви и рисовали на небе охристо-зеленые фигуры, изменчивые, как языки пламени; дубы и мастиковые деревья соперничали друг с другом в толщине и крепости, шелестели тягучей жалобой, напоенной ароматами амбры: по цветам с пестиками, упившимися жарой, отягощенными красновато-коричневой с золотистым отливом пыльцой, порхали бабочки. Шмели летели к поточным аудиториям, учебным комнатам, столовой.

Растянувшись на траве, Сейф смотрел, как она завладевает его членом, как он исчезает у нее во рту. Апрельское небо было голубым и пустым. Они укрылись у подножия небольшого, поросшего травой холма, в том месте, где он образовывал угол со стеной, отделявшей мужскую часть кампуса от женской. Джамила собирала мед с его копья прилежно, как насекомое.

— Я не женюсь на Джамиле, — признался мне Сейф. — Она пока не знает об этом. Здесь, в кафе, или где-нибудь еще Цирта женится на мне, не сомневаюсь; ночь двигалась вперед и склонялась над нашими столиками; хозяин оставлял свои краны, готовый принять свою нареченную, окутанную тьмой. От наших браков родится смерть — моя, скорее всего, и их — тех, кого похитят у сна, тихо, без шума, без вспышки. Я надеялся, что буду драться, что |меня не смогут так запросто вырвать из времени, словно ослепленного на скаку породистого коня, что встал на дыбы под пулями, пронзившими его у края пропасти. Город дожидался неверного шага; еще одна оплошность — и мы окажемся в его лапах; море, вечное море, струилось меж его рук, — крепостных стен, построенных так давно, что те времена сгинули в потемках памяти, — стекало по губам, ускользало от щупалец.

Сперма Сейфа брызнула ей на блузку. Он застегнул штаны и встал. Его коллега, Колбаска-Фри, шел к ним, ворча что-то себе под нос.

Прозвище Колбаска-Фри он получил из-за гастрономического пристрастия, приобретенного за время службы в главном комиссариате. Это был странный, непредсказуемый тип, волк-одиночка. Коллеги по комиссариату его раздражали; мало на кого полагаясь, он относился к ним с крайней недоверчивостью. В их дела он не лез. Смотрел, как они действуют, издалека, без осуждения, без интереса, чем обострял приправленное страхом любопытство членов бригады. По этим причинам Сейф его очень любил.

Колбаска-Фри остановился над ними и сделал Сейфу знак.

— Еще один. Иди за мной.

Сейф покинул Джамилу и парк.

Морг Цирты продолжал свою работу. Срок беременности подходил к концу. В ожидании этого человек в белой куртке курил сигарету. Лежавший за его спиной на носилках покойник, казалось, внимательно разглядывал потолок: облупившаяся краска грозила обрушиться кровавым дождем.

Судмедэксперт встал. Открыл свой чемоданчик и потянул к себе носилки. Приподнял белую простыню.