Салим Баши - Пёс Одиссея

Солнце, окутавшись тайной, тоже погасло, чтобы никогда больше не вспыхнуть, не появиться над горизонтом. Оно тоже погрузилось в ледяную, покрасневшую от крови воду. Изумрудная волна порой оставляла на стенах Цирты водоросли: их длинные лассо жадно присасывались к камню. Движимые неведомой силой, водоросли угрожали захватить город, разрушить основания старого мира, накрыть его собой, задушить. Но это был лишь дурной сон. Сон ребенка, потерявшегося в облахах водяной пыли, ля самом крайнем точке мыса безнадежности.

Мой детский взгляд обнимал вселенную, палитру красок и ощущений. Ко мне поднимались ароматы океанских глубин, йод, растворенный прибоем, соль, высвобожденная водой. С крепостных стен лились на песчаный берег дыхание магнолии, легкое, с фруктовым оттенком, запах жасмина, который ночь принесла с поросших растительностью вершин к подножию утеса, спиртовой дух жимолости, доведенный до экстаза пламенем дня и теперь, под звездами, вылетающий наружу крылатым вихрем, где разные сущности смешаны, как цветные нити ковра. Мускус и полынь, цветы и фрукты переговаривались на ветру.

Снова появилась чайка. Она летала между небом и морем, держась на равном расстоянии от обеих стихий, опасаясь их раковой притягательности. Вода сделала бы ее оперение тяжелым; грозовая туча спалила бы ее. Она продолжала свой полет. Ловкая и осторожная, она иногда отваживалась нырнуть, задержавшись на миг, хватала добычу и вновь летела, мудро избегая и Цирты, чьи щупальца грозили путешественнику, летчику и капитану дальнего плавания. Крылья у меня, Хамида Кайма, занимались пламенем. Цирта пожирала самое себя. И три тысячелетия истории обращались в пепел…»

«Давным-давно я увидел в мечтах ее падение и возрождение, — задумчиво произнес Хамид Каим. — Давно я оседлал коня, медно-рыжего, благородных кровей, и поехал отвоевывать захваченный город, гнал врагов прочь до самой их земли, потом возвратился домой, уставший от побед, пресытившийся собранной данью, нагруженный золотом и шелками; караван женщин двигался за мной; стоя на носу большого судна или хрупкого корсарского галиота, я вселял ужас и трепет в сердца английских торговцев вином и хлопком, и отправил на дно Непобедимую армаду, отбросил войска Карла X, высадился на скале Тарика, [14] То есть в Гибралтаре. Так в испанском произношении звучит название Джебель Тарик (Скала Тарика). Тарик ибн Зияд — арабский полководец; под его командованием в 711 г. началось завоевание Испании войсками халифата Омейядов. на слонах перевалил через Пиренеи, триумфально прошел по Риму, предотвратил гибель Карфагена.

Я мечтал. Не будучи ни Ганнибалом, ни Югуртой, я оставался ребенком, смотрящим на звезды. Я читал по ним, и в моем воображении возникали камни, крепостные стены, жилища патрициев. Даже больше: уже невозможно было вырваться из сна, взглянуть на мир прямо. Великолепие былых времен и пышные празднества прошлого никак не вязались с действительностью, раскапывание древних могил прекращалось, едва начавшись, мой скакун вставал на дыбы, фыркал и ни за что не желал везти меня к мысу Боабдила. [15] Боабдил (искаженное Абу абд Алла), или Мухаммад XI, — последний эмир Гранадского эмирата, уничтоженного в 1492 г., когда мавританские государи были окончательно изгнаны с Пиренейского полуострова в результате Реконкисты. Стоя недвижно, как время, — грива точно неистовый океан, — он созерцал бьющееся в конвульсиях море, пучину с отливающими перламутром гребнями, и наши жизни, в сравнении с ней такие тусклые, пресные, мирные.

Листья эвкалиптов горели в ужасном, пронизывающем смраде, чей тлетворный хмель разъедал ноздри животного, опускавшего голову над сплетением циртийских улиц, хоженых-перехоженых, столько раз потерянных и обретенных, где время само себя кусало за хвост и играло с собой шутки, где столетия телескопически раздвигались, позволяя римлянам сражаться с нумидийцами, арабам водиться с франками, где полумесяц и крест, сливаясь, образовывали на редкость странную фигуру, некий каббалистический знак, ветви и полукружия которого с жуткой точностью воспроизводили план города, воздвигнутого на пене и скале, ставшего мостом между двумя вселенными, непримиримыми и всетаки примиренными».

Дивился ли Хамид Каим видениям, возникавшим под действием опиума? Они все еще преследовали его, завладевали его сознанием, и он выпускал их, одно за другим, в безжизненный мир, взиравший на то, как они проходят мимо…