Глеб Шульпяков - Фес

В ответ я смеялся, потирал ладони. Врал, что нам и нашим внукам хватит.

“Ты уверен?” – спрашивала.

“Разве можно у нас быть хоть в чем-то уверенным?” – зло отвечал про себя.

“Конечно!” – говорил вслух.

Ночью я лежал и слушал ее дыхание. Она спала безмятежно, крепко – а ко мне сон не шел. Внутри, на самом дне, копошилось сомнение. Разрасталась пустота, необъяснимая тревога. “Но что? В чем дело?” – беззвучно кричал на себя.

В одну из таких ночей я решил выйти – выпить в соседнем баре, как это часто в подобных случаях делал. Чтобы не разбудить ее, брюки надел в темноте, нацепил первую попавшуюся майку. Тихо щелкнул дверью.

Этот бар нравился мне широкой стойкой из темного дерева. Тем, как тихо за полночь воркуют подвыпившие парочки и как скучает бармен. Один коньяк, другой – постепенно тревога улеглась, отступила. Я достал монеты и принялся укладывать их на лимон, плавающий в кувшине, – это была местная игра. Монеты соскальзывали на дно и не возвращались.

Когда принесли счет, я очнулся, прошелся по карманам.

“Madama Butterfly, Weiner Staatsoper”. На застиранной бумажке буквы едва читались.

Я перевернул билет: “Balkon, reihe 2, platz 14”.

…Почему она не сказала, что в тот вечер просто пересела с балкона на свободное место? Чего боялась? Красивая история с билетами в одно мгновение исчезла, но теперь это не имело никакого значения. Два месяца промелькнули незаметно, в конце августа ее увезли в клинику, и к нам как по команде нагрянула проверка. Ну а потом случилось то, что случилось.

…Мотор глохнет, винт повисает в воздухе. Лодочник перебирается к нему на корму и что-то показывает на карте. Объясняет – почему теперь лодка идет по течению и мотор не нужен.

И человеку вдруг становится невероятно интересно то, что он рассказывает. “Действительно, почему?” – спрашивает он себя. Как будто мир, лежащий за бортом, требует, чтобы его открыли заново.

На реке быстро темнеет, цвет воды меняется на глазах. Сперва к желтому прибавляется торфяной оттенок, но еще минута – и река блестит черным маслянистым блеском. Небо гаснет сразу после захода солнца, как бывает в театре, если за кулисами выключили подсветку. И на небе горит одна дежурная лампочка.

Влага покрывает тело липкой пленкой. Ему хочется содрать ее, снять вместе с кожей.

Но он лишь напрасно царапает грудь и плечи.

Судя по мелким огонькам, высыпавшим на горизонте, лодка выходит на большую воду. Лодочник снова садится на руль, винт опускается. Мотор стучит тихо, лодка на медленных оборотах идет по направлению к огням.

Что лодочник кричит? Или это пение? Обрывки песни долетают до человека, и он улыбается – сам не зная чему. Деревня, к которой приближается лодка, лежит далеко за излучиной. А запах еды уже летит над водой. Наверное, лодочник поет именно поэтому – потому что слышит запах.

Протоку пересекают мостки на сваях. Когда лодку швартуют, он пытается встать – но в затекшие ноги впиваются тысячи ледяных иголок. И человек падает обратно на циновку.

Перед тем как рассчитаться, лодочник долго умывается.

Человек подвигает свою сумку, показывает жестом: давай сам.

– Гуд, гуд! – Пересчитывая деньги, лодочник смешно шевелит ушами.

В первую стопку он складывает деньги из сумки. Во второй лежат его мелкие доллары. А третью пачку, тоже из сумки, он сжимает в кулаке. Это – плата за лодку.

– О’кей? – двигает кулаком по воздуху.

Не пересчитывая, человек бросает доллары в сумку. Лодочник укоризненно качает головой: как ты хранишь деньги? И вдруг показывает: что это?

Цепь лежит в сумке с той самой ночи – и зловеще поблескивает.

Лодочник вопросительно поднимает глаза.

“Ничего!” Человек быстро перебрасывает цепь через борт.

Теперь оба как завороженные не сводят с нее глаз.

Некоторое время цепь покачивается над водой – как будто не хочет падать.

А потом с треском бежит за борт – и исчезает.

Сбитый из бамбуковых палок, дом покрыт тростником, уложенным вязанками на балках. Вдоль стен – пара комодов из черного дерева и пластиковый умывальник.

Небольшая электроплитка и холодильник.

Он отодвигает москитную сетку, свешивается с кровати – плеск, разбудивший его, доносится снизу. Вода между досок блестит, переливается. Неожиданно блики исчезают, щель заслоняет черная макушка. Снизу на человека смотрит пара блестящих глаз.

Снова вода, видение испаряется. Он встает и подходит к окну. Стекла нет, окна закрывают соломенные ставни. Створка отодвигается, он выглядывает – и ахает, задыхается от восхищения.