Лео Яковлев - Чёт и нечёт

— Как я могу знать? — вопросом на вопрос ответил Ли.

— А откуда энергия? — спросил Мессинг и улыбнулся, не ожидая ответа: он увидел вереницу девичьих и женских лиц в памяти Ли.

— Что ж. Вам можно позавидовать, — сказал Мессинг. — И часто вы в деле?

— Не знаю…

— Да, рядом с вами я чувствую себя, как на приеме у Харона, — задумчиво сказал Мессинг.

От этих слов на Ли вдруг повеяло Смертью, и он сказал, повинуясь порыву:

— Кого-то из нас, мне показалось, он ждет скоро…

— Мой путь мне известен, а ваш я не знаю. «Скоро» — это относится ко мне. А вы часто прибегаете к трансферу? — вдруг спросил Мессинг.

Впервые услышав это слово, Ли, тем не менее, сразу понял, о чем он говорит.

— Это происходит независимо от моей воли. Меня «узнают»…

— А противодействием вы владеете?

— Нет, только пытаюсь «стирать» образ, но не всегда это получается достаточно быстро.

— Тогда вам лучше избегать трансфера: здесь может быть скрыта опасность.

— Меня уже предупреждали, но полным контролем над собой я не владею.

— Нужно работать, много работать, — сказал Мессинг.

Их молчаливый диалог, занявший секунд тридцать земного времени, завершился.

— Понимаю, — повторил маэстро, на сей раз уже вслух, и добавил: — Ну, что ж, рад буду служить, если успею…

И вырвав листок из крошечного блокнотика, он написал на нем своим крупным неровным почерком слово «Москва» и номер телефона.

— Если передумаете и захотите поговорить, позвоните, и вам скажут, где я. Я буду вас помнить: такие встречи, как наша, очень редки!

В общежитие возвращались пешком. Подруга спросила Ли:

— Что от тебя хотел Мессинг?

— Я ему кого-то напомнил, но он убедился в своей ошибке, — соврал Ли.

Почти всю дорогу Ли молчал, ругая себя за то, что помянул свое «предназначение». Единственным утешением было то, что если бы он даже не сказал этого вслух, то Мессинг все равно прочел бы его мысли. Нет, все же недаром ему так не хотелось идти на этот концерт! В возможность какой-либо будущей встречи с Вольфом Мессингом он не верил, более того, он точно знал , что ее не будет.

Следующий день был рабочим, и Ли, как всегда, отдежурив положенный час у телефона, пошел на консоль. Поднявшись на мост, Ли стал передвигаться по балке на сороковой отметке, чтобы сесть на ее край и созерцать море перед закатом. Вдруг с моря налетел порыв свежего ветра, и от неожиданности Ли стал терять равновесие. При этом он хладнокровно смотрел вниз, раздумывая, куда он упадет. Получалось, что до причального канала он не дотянет и разобьется о пирс. Его мысли были прерваны резкой командой:

— Присядь!

И он автоматически присел и схватился за борта балки. С монтажной площадки на пятидесятой отметке на него смотрел пожилой рабочий.

— Что же ты, сынок? — спросил он.

Ли, держась за борта, вернулся к ноге крана и ступил на лестницу с ограждением. Только тут до него дошло, что там, на этой выдвинутой в бескрайний простор балке, его ждала Смерть, близость которой он ощутил вчера, когда Мессинг помянул Харона. Его стала бить дрожь. Успокоившись, он вспомнил о своем спасителе. Такого человека ни в одной из бригад не было, а посторонним на кране делать было нечего. Монтажник Федя сказал, что, когда он сбегал вниз, чтобы поправить стропы, навстречу ему кто-то шел.

— Я его еще спросил: куда ты, батя?

— Да мне вон туда поспеть надо, — ответил тот, показывая вверх.

А Ли подумал: «Сколько же их спешило мне навстречу, чтобы «поспеть» спасти меня, вернуть мне силы, не дать мне сойти с моей Дороги. Откуда они? Где они теперь? Где Тина? Где Рахма? Где Алена? Где Нина? Где этот старик? Где Лео? Где дядя Павел? Где Васька Брондлер и Лидка? Почему я не могу видеть их всех живыми, здоровыми, счастливыми? Может быть, мое предназначение — мое проклятье, и мне просто нельзя жить и любить, как все?»

Нечего и говорить о том, что события этих двух мариупольских дней Ли воспринял как знак . Его предупредили , что он еще не отпущен по Их глаголу с миром и что его долг остается с ним. Радость освобождения покинула его, и он стал еще более сдержан со своей подругой, не считая себя вправе распоряжаться чьим-то будущим. Тем не менее, по ее настоянию, они обменялись адресами. Ирина написала первая и сумела написать так, что он ответил, и в результате этой переписки на следующий год он поехал на практику в Москву. Время было летнее, он жил в пустой квартире тети Манечки, а его мариупольская подруга — в своей пустой квартире, поскольку вся ее многочисленная родня с детьми отправились в Малаховку. Они попеременно ночевали друг у друга, проводя по половине ночи в изнуряющих играх, но она была девственницей, и Ли, верный своим принципам, оставлял ее, доверившуюся ему беззаветно, нетронутой. Ли не раз думал о том, как легко давалось ему то, что было невыносимо для его любимого Хайяма: