Избранные произведения писателей Дальнего Востока

— Уж лучше как-нибудь в другой раз. Сегодня чересчур многолюдно, наставнику не до меня...

Так, помнилось Тао, прошел его визит в Восточную рощу. Монастырь этот, о котором говорили, что он «взвалил на плечи пик Сянму и взял под мышку водопад», находился всего в двух десятках ли от Каштанового поселка под горой Чайсан, где жил Тао Юаньмин. Однако на этот раз ему было трудно идти, он много раз останавливался, так что вернулся только лишь к вечеру.

Съев плошку жидкой рисовой каши, Тао сразу же отправился спать. Но, несмотря на ломоту в костях и страшную усталость, сон все не шел к нему. В полудреме Тао чудился звон монастырского колокола, и это особенно его раздражало.

«Нет, пожалуй, больше в эту обитель ходить не стоит. Тамошние монахи стали просто невыносимы — знай себе колотят в барабаны, бьют в колокола, пугают людей. Но всего смешнее, что даже Лю Иминь и Чжоу Сюйчжи, которые не побоялись пренебречь императорским приглашением вернуться на службу, и те простерлись ниц перед буддийским наставником. Значит, их тоже одолевает страх перед смертью, значит, и они не поняли самых простых истин. Что смерть? Нет тебя, и не о чем больше заботиться. Чего же ради трезвонить в колокола, шум поднимать? Буддисты надеются избавить человека от загробных мучений молитвой, даосы верят, что «превратятся в пернатых» [27] Согласно даосским поверьям, человек, достигший святости, превращается в птицу и улетает на острова вечного блаженства. , но из этого следует лишь, что и они уповают на какое-то существование после смерти».

Эти думы не давали Тао заснуть до утра.

Тао Юаньмин сидел у стены своего крытого соломой дома, на кровати со спинкой, как у дивана, именовавшейся «чужеземным ложем». Это придумал его старший сын Ашу: сделать навес у крыши пошире, почти как у парадных залов, чтобы под ним можно было принимать посетителей, желающих высказать поэту свое почтение. Но Тао использовал эту идею по-своему. В последние годы он все чаще сидел под навесом на «чужеземном ложе» (спал он по-прежнему в обычной постели), читал, размышлял о поэзии, любовался Южной горой, слушал шум сосен или думал о чем-нибудь сокровенном. Иногда он беседовал здесь с соседями, обсуждал виды на урожай, толковал о тутах и конопле, а если в хозяйстве к этому времени поспевало молодое вино, выпивал, с ними несколько чашек, улыбаясь умиротворенно и ласково.

Ночью прошел короткий дождь. Наступили первые осенние холода, и на росших возле самого дома ивах больше не появлялись новые ветки, листья стали понемногу желтеть. Но утренний воздух был, как летом, насыщен ароматом хризантем у забора и доносившимся с полей запахом еще не убранного риса. Тао несколько раз вдохнул полной грудью. После бессонной ночи побаливала голова, ломило поясницу, во рту было горько. Но вид ближних и дальних лесистых гор, залитых светом, утренняя дымка и проплывавшие по небу облака, как всегда, вызывали у старого поэта, немало натерпевшегося в своей жизни, естественное желание отбросить прочь безрадостные мысли и вновь обрести душевный покой.

Прохладный утренний ветерок заставил Тао Юаньмина поплотнее запахнуть полы тонкого халата из серого полотна.

— Да, уже настоящая осень! «То прекрасное время — куда же оно ушло? Уж растаявший иней одежды края увлажнил». А ведь здорово написал Жуань Сыцзун [28] Жуань Сыцзун , более известный под именем Жуань Цзи (210—263) — видный поэт и мыслитель, независимый в своих суждениях и оригинальный в поступках. свои «Стихи о том, что на душе»! Вот тоже хорошо: «От всего, что я вижу, растет на душе печаль и неслышной стопою приходит мне в сердце скорбь. Много слов у меня, но к кому я их обращу? Эти длинные речи — поведаю их кому?» Такое, кроме Жуаня, вряд ли кто сможет написать. Мне, пожалуй, незачем сочинять новые стихи. Перечитаю его «Стихи о том, что на душе» и уже чувствую себя удовлетворенным...

Тао, забыв обо всем, стал читать про себя издавна любимые им строки Жуаня. В увлечении он покачивал в такт головой, словно хотел от себя отогнать холодный осенний воздух.

Вдруг сзади к нему подбежал дочерна загорелый крепыш лет восьми, в белой курточке и синих штанах.

— А я знаю, а я знаю! Деда вчера опять ходил в Лушаньские горы и опять не взял меня с собой. Я обиделся!

С этими словами мальчик повис на шее у дедушки и стал теребить его седеющую бороду.

— Да разве ты дошел бы? Меня самого дяденьки из семьи Ван — знаешь, на том конце села? — в плетеных носилках в гору поднимали! Обратно возвращался пешком, так к ночи еле добрался до дому, ведь тут больше двадцати ли!