В ящике есть и третья вещь, но Добба, захлестнутая волной гнева и ненависти, не обращает на нее ни малейшего внимания. Это кусок темного дерева с двумя вставленными кусочками красного стекла или камня, аккуратно перевязанный муаровой лентой.
Добба закрывает на ключ дверь Ханниной комнаты. Спускается, унося белье и таз, и видит Пинхоса у постели больной.
— Что ты тут делаешь?
— Она кричала, — говорит Пинхос.
И в ту же секунду, как бы подтверждая лаконичный ответ Пинхоса, Ханна снова подает голос. Вскрик очень короткий, идущий из глубины горла; едва раздавшись, он затихает и сменяется жалобным стоном.
— Нужен врач, — говорит Пинхос.
— Нет.
— Она умрет, — не уступает Пинхос.
— Нет!
Взгляды Доббы и Пинхоса встречаются впервые за четверть века.
— Уходи! — грубо приказывает Добба.
Но на этот раз он не торопится ей повиноваться. Он продолжает смотреть на Доббу с невероятным напряжением, вся его жизнь — в черных глазах, обычно ласковых и туманных, теперь полных угрозы. Он поворачивается…
— Пинхос!
Он ждет, повернувшись спиной.
— Ее изнасиловали, — говорит Добба. — Она больна, и у нее голова не в порядке.
Он не шевелится и продолжает ждать.
— У тебя был маленький нож, с костяной ручкой, вот этот. Я видела у тебя раньше такой же.
Никакой реакции.
— Ты ей его дал, Пинхос?
Ничего.
— Ты ей его дал. Значит, ты знал, что на нее могут напасть. И знал — кто.
Добба все еще держит в руках таз. Она добавляет, словно с сожалением, но в словах звучит жестокая радость:
— Надеюсь, она убила его этим ножом. — И дальше — Запомни, Пинхос: Ханны нет дома, ты ее этой ночью не видел. Вчера она сказала, что должна поехать в свое местечко к больной матери, где пробудет некоторое время. Больше ты ничего не знаешь. Понял?
Никакого ответа. Он совсем одет, нет только шляпы.
— Пинхос?
Он наконец делает движение головой, которое можно принять за знак согласия, и уходит. Немного погодя Добба слышит скрип ворот конюшни, но не придает этому значения.
Ханна мечется и стонет во сне, иногда даже кричит от боли, причину которой Добба Клоц ошибочно видит не в ее физическом состоянии, а в психическом; поэтому она продолжает давать Ханне настойку опия, сначала десять, потом восемьдесят капель — доза чуть меньше той, которую принимает сама Добба, когда ноги уж слишком донимают. Под действием лекарства крики прекращаются и сменяются тихими стонами, но их хотя бы не слышно ни в другой квартире, ни в магазине. Следовательно, Добба сможет скрывать присутствие Ханны столько, сколько понадобится.
7 января 1892 года целый день Марьян Каден не видит Ханны. Он несколько удивлен, но пока ничего не предпринимает, делая то, что она приказала: доставляет товар в магазин возле Арсенала, затем в девять вечера, после закрытия магазина, отправляется сменить паренька, ведущего слежку за Тадеушем. Тадеуш дома, вероятно, читает или пишет. Убедившись, что тот никуда не собирается, Марьян идет домой. У него восемь братьев и сестер, он — старший, и все живут на его зарплату.
Ханна не появляется ни 8, ни 9, ни 10 января. Теперь уже Марьян начинает волноваться, тем более что 10-го после полудня приходит Лейб Дейч собственной персоной и объявляет юноше, что тот уволен и что на его место назначен человек, которому Дейч полностью доверяет. На вопрос Марьяна, знает ли об этом решении Ханна, он отвечает: «Да, конечно». Есть новость похуже: зайдя в магазин мод в Краковском предместье, он узнает, что его дядя как официальный управляющий магазином утром подписал подсунутые Дейчем какие-то бумаги, по которым Дейч становится полным владельцем магазина.
Вечером Марьян не без колебаний отправляется на улицу Гойна. Добба выходит на стук, но вместо того чтобы пригласить войти, тащит его по длинному коридору и выводит с черного хода на улицу. Тут она сообщает, что Ханна на несколько дней уехала из Варшавы. Какая-то девушка привезла ей письмо из местечка. Ханна очень обеспокоена состоянием своей больной матери, которая находится при смерти.
Самолюбивый Марьян ничего не говорит Доббе о своем увольнении, считая, что она в курсе дела.
Через два дня еще одна новость: куда-то исчез Тадеуш.
«Пинхос привез врача, Лиззи, привез, осмелившись нарушить запрет Доббы. Он спас мне жизнь, приведя ко мне человека, который учился в Вене со знаменитым Семельвайсом. Я не думаю, чтобы рядовой врач смог меня вылечить от родильной горячки, которая последовала за выкидышем, особенно учитывая перелом тазовой кости и удары по голове, которые я получила. Но я совершенно не помню первых дней болезни. Мои первые воспоминания — голос врача, умоляющий меня не шевелиться, чтобы не повредить сломанную поясницу, затем Пинхос, тень Пинхоса, — он смотрит на меня своими большими печальными глазами, такими кроткими, выражающими так много, что ему не надо ни о чем говорить.
Читать дальше