Поль-Лу Сулитцер - Ханна

— Не единственная причина, и даже не главная, — продолжает она. — Я хочу покинуть местечко, Мендель. Я хочу уехать.

Нет, она не просит Менделя отвезти в Варшаву записку и не требует, чтобы он взял ее с собой. Это не сейчас, будущей весной. Если он захочет. В следующий его приезд. Ему решать: он может никогда не приезжать сюда, если решит не принимать больше участия в ее судьбе. А пока в ожидании весны, что бы он ни решил, она подготовит свой отъезд; у нее уже есть план, как убедить мать, отчима и даже раввина, который обязательно вставит слово со своей манией во все вмешиваться, хотя он, пожалуй, славный человек. Она все предусмотрела. Она поворачивает голову и пронзает взглядом Кучера.

— Абсолютно все. Вы сомневаетесь, Мендель Визокер?

— Черт возьми, нет, — отвечает Мендель.

Он искренен. Глубоко взволнован, но искренен. Он ни на секунду не сомневается, что она продумала свой отъезд до мелочей. Он лучше, чем кто-либо другой, понимает необходимость отъезда: Ханна хочет сделать то, что сделал он, — вырваться на волю.

Уже осенью Мендель Визокер знал, что приедет за нею следующей весной, когда ей исполнится пятнадцать лет. Он не сомневался, что она будет готова к отъезду. Но у него не было ни малейшего представления, как она все это устроит.

— Мне пятнадцать лет, — говорит Ханна раввину. — И я женского пола, если вы еще не заметили.

Раввин закрывает глаза, теребит бороду, вздыхает — одним словом, всем видом выражает свое огорчение. Он славный человек, этот раввин. Может быть, не самый эрудированный раввин в Польше, хотя и провел пятнадцать лет в одной из иешив Литвы, которые в годы его молодости входили в число самых серьезных учебных заведений. Но теперь ему семьдесят, молодость давно прошла, от прошлого остались только любовь к диалектике, желание порассуждать, но с того дня, как он вступил в должность раввина в этом заброшенном местечке на юго-востоке от Люблина (ему было тогда тридцать лет), ему представлялось слишком мало случаев реализовать это желание. Конечно, он знает Ханну. Он видел, как она родилась.

— Если бы твой отец — мир праху его! — был жив…

— Но его нет.

Я бы хотел, чтобы ты дала мне договорить. Я раввин, а не ты.

— Я бы очень удивилась, если бы вдруг стала раввином.

— По многим причинам, — отвечает она сладким голосом.

Молчание. Новый вздох раввина. Раввин не очень хорошо помнит, как все началось. Точнее, он помнит обстоятельства, но не может восстановить в памяти причины, по которым у него установились подобные отношения с ребенком. Отношения не были сомнительными, этого еще не хватало… Но все же девочка! Это случилось пять лет назад. Однажды вечером он обнаружил, что Ханна не ходит в школу, и пошел поговорить с Шиффрой, которая тогда еще не вышла замуж за Боруха Корзера, портного. Пошел без особой надежды: как и все в местечке, он знал, что дочь покойного ребе Натана делает что хочет с того момента, как научилась говорить. Разговор с Шиффрой не дал результата. Хорошая супруга и мать, Шиффра страдает от своего покорного характера, в силу которого она открывает рот только для того, чтобы сказать «да». Раввин несколько раз лично пытался поговорить с девочкой, которой тогда шел десятый год: понимает ли она, что если не будет ходить в школу, то останется невеждой? Смех: она умеет читать и писать на идиш, иврите, арамейском (на арамейском — не очень хорошо) и на польском, неплохо на немецком диалекте. Тогда раввин достал свою Тору… С этого начались их сеансы пильпуля (дискуссий). (Как он мог это допустить, остается для раввина белым пятном в его воспоминаниях.) Первые три года он побеждал играючи, когда же Ханне исполнилось тринадцать, результаты их еженедельных стычек сравнялись. Не зная наизусть Писания, Ханна проявляла удивительную сообразительность. «Если бы она была мальчиком!» — часто думал раввин.

На этой стадии размышлений он теряет вить, так и не выяснив причины. Он спрашивает:

— А где твой брат Симон?

«Приехали», — думает Ханна и отвечает:

— Он в Варшаве. Ему восемнадцать лет, у него все хорошо и учёба — тоже. Он не поглупел, но и не поумнел. Он прислал письмо к Пасхе. Пасху праздновали две недели назад.

Раввин опять теребит бороду. Он растерян.

— Начнем сначала, — предлагает он.

— Хорошая мысль, — вторит Ханна.

— Замолчи.

— Молчу.

— Ты приходишь ко мне и заявляешь, что твой отчим Борух Корзер, которому семьдесят пять лет…