ШАНЬ СА - ЧЕТЫРЕ ЖИЗНИ ИВЫ

Чунь И дёрнул поводья, останавливая лошадь, и поднял глаза к бархатному куполу небес. Звёзды зажигались и гасли. Он сориентировался по Большой Медведице и поехал на север.

Чунь И и сам не знал, почему решил ехать именно в Пекин. Но крики Чунь Нин всё ещё звучали у него в ушах, и он — по лености и трусости — подчинялся её приказаниям. Впрочем, для заблудившегося путника Пекин был ничем не хуже других мест.

Когда луна достигла зенита, Чунь И спешился. Он завернулся в старый, подбитый горностаем плащ, развёл огонь и сел, привалившись спиной к скале. Юноша перебирал в памяти случившиеся события и пытался угадать судьбу первой наложницы. Перед тем как уснуть, он вспомнил нежные руки прислужниц, тёплую воду для умывания в серебряном тазике, тёплый чай для полоскания рта.

Свежий утренний ветер разбудил Чунь И, ущипнув его за нос.

Он сел, вытянул затёкшие ноги. Что, если ему вернуться домой? Гнев отца за ночь утих, и он, наверно, простит сына. Вряд ли человек сможет зарезать единственного наследника? «Завтра я вернусь домой», — пообещал он себе, свернулся клубком и снова заснул.

Два дня Чунь И ехал на север. Всякий раз, намереваясь повернуть назад, он вспоминал о порке, и его пробирала дрожь. Дорога уходила всё выше в горы. Тень от облаков касалась верхушек деревьев. Многочисленные водопады, пополняемые таянием снегов, с шумом обрушивались в пропасти. На четвёртый день деревья исчезли. Их сменили голые и острые, как зубья пилы, утёсы. Их грани перегрызали пуповину, связывающую человека с землёй, оставляя его наедине с собственным одиночеством. Заснеженные вершины походили на огромных птиц. Крики зверей смешивались с журчанием воды и завыванием ветра. Тишина парила в воздухе и вдруг падала на юношу, он просыпался и прыгал в седло.

Иногда он мылся под струями водопада. Ледяная вода хлестала по спине, заставляя ёжиться, била по шее и макушке. Потом он карабкался на плоский камень и грелся на солнце. Жар от сухой земли доходил до самого сердца. В небе парил орёл. Чунь И вздыхал. Затерянный между небом и землёй, существующий между жизнью и смертью, он был подобен этой гордой птице.

Вечером между двумя вершинами всходила луна, посылая привет одинокому путнику. С течением дней серп превращался в диск. Темнота выстраивала стену вокруг Чунь И. Только огонь привязывал его к миру людей. Отблески костра бросали вызов ревущей горе.

Дорога петляла вниз. Жара усиливалась. Чунь И продолжал свой путь. Ему не хватало мужества вернуться, а сил, чтобы двигаться вперёд, становилось всё меньше. Он давно перестал размышлять. Время от времени он ругался на свою лошадь, та отвечала ему возмущённым ржанием. Из всех чувств у него остались лишь голод да жажда, он понимал, что превращается в животное.

Горы тянулись к небу голыми вершинами, выставляли напоказ шероховатые склоны охряного цвета. Уступы поросли кустами и густой травой. Мир вокруг приобрёл зловещие очертания. Редкие лесистые холмы сменились чередой покрытых рыжей пылью и серыми камнями округлых пригорков, где молодая травка уже успела пожелтеть. Казалось, что долина колышется в тени, побелевшая земля дрожала под порывами ветра. Растительность исчезла. Холмы становились всё ниже, и на выезде из ущелья Чунь И наконец увидел океан песка.

Исполинские скалы самых затейливых форм вздымались к небу. Не было ни птиц, ни других малейших признаков жизни, лишь дыхание солнца ощущалось между песками и пустыней.

Молодой человек нахмурился и процедил ругательство. Пустыня навеяла ему мечты о том, что находилось по другую её сторону, он видел степи, реки и города, населённые сотнями, тысячами людей. Однажды он вольётся в толпу и вспомнит мгновение, когда решился бросить вызов небытию.

Остаток дня Чунь И провёл в горах. Он хорошо помнил, как собираются в путешествие монголы, и наполнил фляги водой, настрелял и поджарил дичь, а потом приторочил её к седлу. Для лошади он запас травы и мха.

Он шёл по ночам, сверяясь с Большой Медведицей, а днём спал в тени скалы, завернувшись в горностаевый плащ.

На третий день его разбудило позвякиванье колокольчиков: мимо него шёл караван тощих верблюдов. Кочевники с татуированными лицами в тяжёлых запылённых тюрбанах приветствовали юношу.

Несколько человек говорили на ломаном монгольском, Чунь И ребёнком выучил язык товарищей по играм, и они смогли поговорить. Женщины с закрытыми лицами бесшумно подавали мужчинам чай. Караванщики указали ему направление пути, дали вяленой баранины и флягу с молоком. Верблюды удалялись, звеня колокольчиками. Они петляли между чёрными тенями скал и вскоре превратились в линию, потом в точку и наконец исчезли на горизонте, слившись с небом.