Кристина Клайн - Картина мира

В ванне тру кастильским мылом руки, ноги, бледный живот, мех подмышками и между ног. Намочив голову, прохожусь мыльными руками по волосам, ощущаю черепом свои пальцы, будто они чужие. Ополоснув волосы, выливаю яблочный уксус в чашечку ладони, как учила меня мама, и пропитываю им пряди, пока не начинают скрипеть. Вода приятна моим скрученным в узел мышцам, руки висят в ней, невесомые. Ноги тоже висят в воде. Когда была младше, иногда купалась с братьями в пруду, упивалась невесомостью, мимолетной свободой от боли. Теперь ванна – единственное место, где я обретаю это облегчение. Закрываю глаза, наслаждаюсь им.

Откинувшись на холодную стенку ванны, грежу о том, каково это было б – уехать отсюда. Воображаю этот миг, словно я – персонаж рассказа: молодая женщина просыпается, пока вся остальная семья спит, собирает кое-какие пожитки в узелок, спускается по лестнице как можно тише (она привыкла просыпаться прежде остальных – чтобы развести огонь и приготовить завтрак). Шнурует ботинки в сумраке прихожей и открывает дверь на улицу. Легкой поступью, словно балерина, невесомая, как бабочка, она скользит по ступенькам, за угол, прочь от дома и хлева к автомобилю, его не видно, однако он ждет, за рулем – молодой человек. (Уолтон, разумеется. Кто ж еще?) Принимает у нее сумку, бросает ее на сиденье. В этой сумке – наутилус, пустая фоторамка, украшенная ракушками, что ждет подходящего памятного мига. Почти все остальное она бросает – осколки жизни, которую переросла. Что бы ни понадобилось ей в будущем, отыщется там, куда она отправляется.

Лето идет своим чередом, мы втягиваемся в привычные по прошлому году занятия: лодочные прогулки с семейством Карл, праздники на скалах у Поцелуйной бухты, пикники на лугу. Однажды, когда мы бредем к Бёрд-Пойнту, Уолтон говорит:

– Было бы замечательно, если бы ты могла приехать этой осенью в Бостон.

Меня пронзает радостью.

– Я бы с удовольствием.

– Наверняка сможешь остановиться у Карлов. И… – Он медлит, я задерживаю дыхание, надеясь, что приглашение станет более личным. – …Вероятно, сможешь повидать там врача – по поводу твоего увечья.

Замираю от неожиданности. Мы никогда впрямую не обсуждали мое здоровье, хотя я привыкла полагаться на руку Уолтона в своей.

– Ты хочешь, чтобы я сходила к врачу?

– Эти сельские врачи желают добра, кто бы сомневался, но я не уверен, что они сведущи в последних новостях науки. Ты разве не хочешь разобраться, что с тобой не так?

– Со мной – не так? – Я запинаюсь. Кожа словно холодеет.

Он постукивает по лбу двумя пальцами.

– Прости меня, Кристина. “Чем ты хвораешь” – вот как надо было сказать. Ты не жалуешься, но я же представляю, как ты страдаешь. Как человек, который о тебе заботится… – Голос у него вновь стихает, он берет меня за руку. – Я бы хотел узнать, нельзя ли что-то предпринять.

Его беспокойство разумно – даже логично. Тогда почему же от этих мягких уговоров хочется зажать уши ладонями и умолять его, чтоб замолчал.

– Мило с твоей стороны – заботиться о моем благополучии, – говорю я, вымучивая невозмутимость.

– Пустяки. Я просто хочу, чтобы ты была здорова. Ты готова подумать об этом?

– Мне бы не хотелось.

– Сказал Бартлби. – Он сияет улыбкой, устраняет напряжение.

Бартлби. Из закоулков школьного ума я выволакиваю отсылку: упрямый писец. [20]Улыбаюсь в ответ.

– Я лишь желаю тебе добра, ты же понимаешь.

– Ты – вот мое добро, – откликаюсь я.

Август – изощренная пытка. Хочу, чтобы каждый день длился вечно. Суечусь, меня лихорадит, раздражают все, кроме Уолтона: ему я решительно являю лучшее, что во мне есть. Особый род неудовлетворенности, горько-сладкая ностальгия по тому, что еще не минуло. Даже посреди веселой прогулки осознаю, до чего это все мимолетно. Вода тепла, но остынет. Океан – гладкое стекло, но вдали, у горизонта, уж подымается ветер. Костер ревет, но иссякнет. Уолтон рядом, обнимает за плечи, но совсем скоро не будет его.

В последний вечер нашей компании мы сидим на пляже, беседуем, Уолтон упоминает походя о предсказании календаря – грядущая зима будет суровой, – и Рамона говорит:

– Повидает ли Кристина хоть что-то, кроме суровой зимы? – Говоря это, она не смотрит на Уолтона, но мы все знаем, о чем она спрашивает: собирается ли Уолтон – и когда – предложить выход.

Он словно бы не замечает.

– Кристина – она не как мы, Рамона. Ей нравятся холодные мэнские зимы. Правда? – спрашивает он у меня, сжимая мне плечи.