Одри Ниффенеггер - Соразмерный образ мой

— Зачем ты возишь в бардачке зажигалку? — спросил как-то ее муж, Джек.

— Надоело вязаньем заниматься. Хочу устроить поджог, — отшутилась Эди.

Муж не стал докапываться.

Джек был в курсе, что ей приходят письма: для слежки за женой он нанял частного детектива. Тот установил, что она ни с кем не встречается, не звонит по телефону, не проверяет электронную почту — короче, ничего подозрительного, если не считать этих писем. Сыщик, правда, умолчал о том, что Эди, сжигая письма, всякий раз демонстративно пялилась в его сторону, а потом растирала пепел по асфальту подошвой туфельки. Однажды она вскинула руку в нацистском приветствии. Он все проклял, что взялся за это дело.

Было в Эдвине Пул нечто странное, отчего сыщику становилось не по себе; уж очень сильно отличалась она от прочих «объектов». Муж заверил, что не собирается подавать на развод, а потому не заинтересован в сборе компромата. «Просто хочу выяснить, чем она занимается, — объяснил он. — Что-то… здесь не так». Эди нисколько не смущалась постоянным присутствием детектива. И Джеку не сказала ни слова. На слежку она плевала, зная, что приставленный к ней грузный, лоснящийся от пота тюфяк не вышел умом, чтобы ее раскусить.

Последнее письмо пришло в начале декабря. Забрав его из ящика, Эди сразу поехала в Лейк-Форест, на пляж. Машину она поставила как можно дальше от дороги. День выдался неуютно-холодный и ветреный. На песке не было ни снежинки. Озеро Мичиган стало бурым, суетливые волны лизали каменистый берег. Скалы в свое время были слегка подправлены для предотвращения эрозии почвы, отчего пляж теперь напоминал театральную декорацию. На стоянке было пусто, если не считать принадлежавшей Эди «хонды-аккорд», которая стояла с включенным двигателем. Сыщик помаячил неподалеку, а потом, тяжело вздохнув, припарковался у противоположного края площадки.

Эди стрельнула глазами в его сторону. «А без зрителей никак нельзя? — Она посидела еще немного, глядя на озеро. — Могу, между прочим, сжечь, не читая». Она задумалась о том, как сложилась бы ее жизнь, останься она в Лондоне: можно ведь было отпустить Джека в Америку одного. Почему-то ее охватила неодолимая тоска по сестре-двойняшке; вытащив из сумки письмо, она поддела пальцем клапан конверта и развернула листок.

Дорогая моя Э., обещала поставить тебя в известность, что и делаю — прощай.

Пытаюсь вообразить, каково бы мне было, случись такое с тобой, но представить мир без тебя просто невозможно, хотя наши пути давно разошлись.

Наследства я тебе не оставила. Доживи за меня мою жизнь. Вот и все. А я решилась на эксперимент: все свое имущество отписала близняшкам. Надеюсь, их это порадует.

Все образуется, не волнуйся.

Попрощайся за меня с Джеком.

С любовью, невзирая ни на что.

Эди сидела, понурив голову, и боялась расплакаться. Но слез не было, и она тихо порадовалась: еще не хватало распускать нюни перед соглядатаем. Она проверила почтовый штемпель. Письмо ушло четыре дня назад. Кто его отправил — непонятно. Видимо, кто-то из медперсонала.

Она вернула письмо в сумку. Предавать этот листок огню теперь не имело смысла. Ей хотелось на некоторое время его сохранить. А может, просто — сохранить. Она вырулила со стоянки. И, проезжая мимо сыщика, ткнула вверх средним пальцем.

До дому было совсем близко; Эди задумалась о своих дочках. В голове замелькали разные сценарии, один хуже другого. За время пути она твердо решила не допускать вступления девочек в права наследства.

Когда Джек вернулся с работы, Эди лежала без света в их общей спальне.

— Что стряслось? — спросил он.

— Элспет умерла, — сообщила она.

— А как ты узнала?

Она протянула ему письмо. Скользнув по нему глазами, Джек не испытал ничего, кроме облегчения. «Умерла так умерла, — подумалось ему. — От этой Элспет один геморрой». Он лег на свой край кровати, и Эди, подвинувшись, прильнула к нему. Тогда Джек выговорил: «Сочувствую, малышка моя» — и больше они не проронили ни слова. В последующие недели и месяцы Джек не раз себя упрекал: Эди наотрез отказывалась говорить о родной сестре, не отвечала на вопросы, не строила догадок относительно завещания, составленного в пользу их дочерей, не выдавала своих чувств и вообще пресекала эту тему. Со временем Джеку пришло в голову, что в тот самый вечер Эди вполне могла ему открыться — нужно было только вызвать ее на разговор. Если бы он поведал ей то, что ему известно, неужели она все равно замкнулась бы в себе? Впоследствии это стало между ними незримой преградой.