Одри Ниффенеггер - Соразмерный образ мой

Вспомнив, что ключи остались в кармане плаща, он выудил их оттуда и переложил в карман рубашки. Наконец Роберт поднял Валентину. Он нес ее, прижимая к себе, положив ее голову себе на плечо. Обнимая ее одной рукой, другой он открыл дверь и осторожно выбрался наружу, опасаясь, как бы не ударить свою ношу. Заперев за собой дверь, он выключил фонарик и в темноте пошел обратно.

«Даже не верится: без сучка, без задоринки. Я-то всегда представлял себе эту авантюру — похищение тел — необычайно трудоемким делом. Правда, мне не пришлось копать. В прежние времена гробокопатели таскали с собой потайные фонари, лопаты и много чего другого». Роберт едва сдержался, чтобы не ухмыльнуться. Или не начать посвистывать. «Я не в себе. Вернусь домой — надо будет выпить». Он свернул на Египетскую аллею. Во мраке он мог лишь чувствовать, как тело Валентины раскачивается в такт его шагам. Он замедлил ход, еще крепче прижав ее к груди.

Дойдя до Ливанского круга, он стал подниматься по ступеням. Наверху ему почудились чьи-то вздохи. Он замер, затаил дыхание, но больше ничего не услышал.

Наконец он оказался в Катакомбах. Подойдя к зеленой двери, он легонько толкнул ее от себя. На заднем дворике было пусто. У Мартина в кабинете по-прежнему горел свет — будто время остановилось, будто ровным счетом ничего не произошло. Окна в спальне близнецов были освещены; шторы задернуты. Роберт вошел во двор, запер дверь и побежал по мху. Очень скоро он был у себя. С него капал пот.

«Что же я творю?» Положив Валентину на кухонный стол, он вытащил из холодильника бутылку водки. Собрался хлебнуть прямо из горла, но помедлил, взял с полки стакан, плеснул в него щедрую порцию и выпил залпом — на пару со своим отражением в окне. Позади себя он видел очертания спеленутого тела Валентины, напоминавшего мумию, выставленную в музее. Налив себе еще водки, он выпил половину. И только потом запер дверь черного хода.

«Давай же, милая».

Роберт осторожно перенес Валентину на свою постель. Вначале он положил ее поперек кровати: теперь она лежала параллельно изголовью, а ноги свисали через бортик. Развернув плащ, он тут же, в спальне, бросил его на стул. Казалось, ее маленькие черные туфельки, вместо того чтобы держаться на ступнях, сами парят над полом. Роберт нахмурился. Так нехорошо. Он нежно взял ее на руки и уложил, как спящую. Затем расправил на ней платье, удобно распрямил ее руки вдоль тела, помассировал пальцы. Голова Валентины болталась на подушке из стороны в сторону, словно маячила на лишенной позвонков шее. Примерившись, Роберт обеими руками повернул ей голову в удобное положение, чтобы не казалось, будто у нее сломана шея. Пригладил ей брови.

В квартире было холодно — этим летом каждая июньская ночь оказывалась холодной. Утром он заставил спальню цветами. В магазине его охватили сомнения: лилии или розы? Он остановился на розовых розах, потому что от запаха лилий его всегда мутило, и еще потому, что Валентина однажды довольно мечтательно отозвалась именно о розовых розах. Сейчас розы были везде — в вазах, в старых жестяных банках, в цветочных горшках, заимствованных сто лет назад у Элспет. Розы стояли по обеим сторонам кровати, на подоконниках, на кожухах, скрывающих батареи отопления. Цветы были того же оттенка, что розовые балетные пуанты — а может, розовые старушечьи пеньюары. В прохладе спальни они будто бы дрожали, не распуская лепестков, не источая аромата. В Хэкни, у продавщицы уличного киоска, Роберт накупил целый пакет свечей. На каждой было изображение какого-нибудь святого. Продавщица объяснила: нужно задумать желание, помолиться и дать свечам догореть до конца — тогда любое желание исполнится. Роберт надеялся, что это правда. Зажженные свечи перемежались с букетами роз.

Присев на кровать рядом с Валентиной, Роберт стал ее разглядывать. Его поразило ее совершенство. Он попытался вспомнить, что говорила Валентина про оживление Котенка. Под глазами Валентины пролегли темные круги; хотя на теле проступили голубоватые и отчетливо-красные пятна, она не походила на трупы, которые можно увидеть в учебных анатомичках и полицейских моргах, — раздутые, сочащиеся влагой, бесцветные и зловонные. Те трупы были отмечены изменчивостью: они стремились как можно скорее превратиться в неразличимую субстанцию, чтобы ничем не походить на людей. Валентина же в общих чертах оставалась сама собой, и он благодарил за это судьбу.

Он раздумывал, не стоит ли с ней заговорить. Как-то дико было сидеть рядом и молчать. Ее волосы спутались. Чтобы отвлечься, Роберт начал их расчесывать. Очень осторожно, чтобы не дернуть, он приводил в порядок ее волосы. Белые и гладкие, они напоминали вощеные зубные нити. Расческа погружалась в их белизну, распутывая и разделяя пряди. Вначале у него дрожали руки, но потом его успокоила монотонность движений и красота блестящих волос Валентины. «Это, пожалуй, все, что мне нужно. Сидеть рядом и расчесывать ей волосы». Едва заметное сопротивление спутанных прядей под зубцами расчески было похоже на вздох, и, сам того не замечая, Роберт начал двигать рукой в такт своему дыханию, будто по ее волосам к ней шел воздух из его легких, будто каждый волосок теперь дышал за нее.