Александр Покровский - Бортовой журнал 3

И не только на табуретках в учебных центрах ВМФ, их и на флоте надо готовить. Годами. И не тридцать два дня в 1987 году, а тысячу суток или две тысячи. Они должны знать каждый болт на своем корабле.

И еще: нельзя говорить людям: «Вы – второй экипаж!» – этого просто нельзя.

Они должны быть первым экипажем, понимаете? Сколько бы их ни было – только первым. Мало того – единственным экипажем, неповторимым экипажем. Они должны знать, что на них вся надежда, что без них никуда, что без них корабль не выйдет в море и что без них он из этого моря не придет.

Словом, господа хорошие, берегите людей, растите людей, любите людей, лелейте людей!

Угарный газ высокой концентрации поступил в третий, второй, пятый отсеки.

Осталось ли на корабле хотя бы одно неза-газованное место? Да, осталось, это был первый отсек, полностью загерметизированный его личным составом (командир отсека – капитан-лейтенант Сперанский).

Капитан-лейтенант Сперанский Игорь Леонидович потом погибнет.

Он умрет от переохлаждения в ледяной воде Норвежского моря.

Такие люди всегда есть, поверьте.

Они придут, возглавят, они спасут, они костьми лягут – и о них все-все должны знать.

Всегда есть люди, которые пойдут и сделают все, что от них зависит.

И таких на флоте много. Их ой как много.

Это же все на автомате. Вернее, там человек должен действовать на автомате. Это и есть автомат. Человек-автомат. И если уж наши конструкторы придумали лодку, в которой не все так чудесно, как уверяют тебя технические описания, то там и должны быть эти люди – люди-автоматы. Они пойдут и сделают все – в дыму, в чаду, в аду, во льду.

Но для этого они день за днем, в базе, должны проводить учения по борьбе за живучесть. Они тысячу раз должны кричать: «Загерметизирована носовая переборка! Личный состав включился в ПДУ!» – и они должны не только кричать, но и действовать.

На той самой переборке они должны знать те самые клапаны, которые им и предстоит загерметизировать.

И подволочные клапаны, отсекающие баллоны ВВД, они должны знать, и на тренировках они должны показывать, как они будут это делать и в какую сторону. Они должны это только показывать, имитировать, потому что техника-то у нас боевая, и не дай бог перекроешь в мирное время то, что надо перекрыть только в военное.

Это чувство такое. Чувство опасности. Ты чувствуешь опасность. Оно возникает от долгих и вроде бы никому не нужных монотонных тренировок. Например, надо подать огнегаситель в соседний отсек. Это твоя обязанность по тревоге, и вот ты находишь этот клапан, ты стоишь рядом с ним, ты кладешь на него руки. Ты должен его почувствовать, ощутить его прохладу и то, какой он – скользкий на ощупь или нет.

Ты должен к нему приноровиться, привыкнуть. Ты кладешь на него руки тысячу раз, день за днем, чтобы потом, только один-единственный раз, когда эти руки будут трястись, когда и губы будут трястись, с них слетели бы те самые нужные слова, а руки бы чтоб все-все сделали сами.

Тело же помнит. Оно все помнит и все запоминает. И оно действует. Оно заставляет тебя сделать то, ради чего ты и появился на этот свет, оно заставляет тебя броситься и закрыть, например клапан.

А потом ты начинаешь все чувствовать заранее, и через много-много лет, когда ты идешь по улице, вдруг тебе приходит на ум: «Опасность! Через пятнадцать метров – опасность!» – а дальше идет отсчет: «Опасность через десять метров! Опасность через пять метров!» – и ты видишь, видишь этот поворот, и на пешеходном переходе какой-то лихач заворачивает на большой скорости, и ты ловишь его движение затылком, подпрыгиваешь вверх и – как в замедленном кино – ты падаешь на капот, а потом перекатываешься и летишь дальше на асфальт.

Секунда – и ты уже на ногах. На тебе ни царапины. А все потому, что ты тысячу раз ловил вот так, затылком, чужое движение, бросался вниз, слетал по трапу и перекрывал по тревоге нужное отверстие.

Потом еще очень долго-долго не теряешь эту способность действовать быстро и все ловить на лету – то ли падающую хрустальную вазу, то ли человека, споткнувшегося на лестнице.

Все началось с 1982 года. Умер Брежнев, и напряжение спало. А до этого к нам приезжал маршал Ахромеев и говорил:

– Ребята, вы себе не представляете, как мы близко от войны!

И мы начинали себе представлять: ни сна, ни отдыха, и командиры от всех этих дел в обморок падают, не говоря уже обо всех остальных.