Бертон Уол - Высшее общество

Наконец Сибил встала с кровати и босиком пошла принять душ, пошатываясь, как будто ее долго били колотушкой мясника. Она включила воду на полную мощность и задрала голову навстречу струям, подставив свое онемевшее лицо и волосы под этот горячий дождь. Затем, не вытираясь и не отжав хотя бы волосы, Сибил вернулась в спальню, растянулась поверх Пола, прижавшись лицом к его лицу и глядя ему в глаза. Их окружала только тень отбрасываемая завесой из ее мокрых золотисто-каштановых волос.

– Ну, – спросила Сибил, – что мы делаем дальше?

Он моргнул и слизнул капельку воды, которая стекла с ее губ.

– Я думаю, нам следует пожениться.

– Об этом не надо думать, – произнесла она ровным тихим голосом ему в тон. – Ты или женишься, или нет.

– Ну, именно это я и хотел сказать.

– Правда? Ты не шутишь?

– Нет.

– Я сейчас заплачу, – сказала Сибил.

И действительно всплакнула. Он подождал с улыбкой, пока она успокоится.

– Погоди минутку. Я обещала выйти замуж за Ходдинга.

Пол грязно выругался.

– Да, я знаю. Но мы должны сделать что-то.

Она помолчала, а затем спросила:

– Мне с ним надо порвать сейчас или как?

– Нет, не сейчас.

– Почему?

– Видишь ли, – он нахмурился, – мне кажется, я кое-чем обязан ему. Я хочу сказать, если бы он был просто жлоб, то можно было бы, но это не так. В этом-то и вся загвоздка. Ты не можешь подойти к нему и выложить все напрямик. Меня тошнит от этого. Да и тебя, наверно, тоже.

Тут Сибил подняла голову и позволила свету разделить их. Она нашла его глаза и тотчас же поняла, что внутри нее зреет страх.

– Пол, – попросила она его дрожащим голосом. – Пол…

– Ну, что ты, не беспокойся, – мягко шепнул он, – я не собираюсь идти на попятную. Я не брошу тебя. Поняла?

Она кивнула. Страх ушел. Пол закрыл глаза, как бы собираясь заснуть, но потом открыл их снова.

– Я кое-что скажу тебе, – кротко бросил он. – Откровенно. Я никогда тебе об этом не говорил. Я еврей.

Она на мгновение застыла, потом крепко прижалась к нему.

– Мне наплевать, кто ты, – сказала она.

– Я никогда никому об этом не говорил.

– Тогда почему ты говоришь мне сейчас? Я же сказала, что мне…

– Потому что ты – верх совершенства. Ты… ты – все для меня. Последняя черта. Для меня наши отношения – не ерунда.

– Поэтому, – она пожала плечами, – я так быстро рассталась с Тедди Фреймом. Сделай и ты что-нибудь.

Он улыбнулся и махнул рукой.

– Это не в счет. То есть было не в счет. Начнем с этой минуты, во всяком случае…

– Хорошо, с этой минуты.

– Подожди. Сядь, чтобы я мог объяснить.

Невзирая на возражение, Пол мягко оторвал ее от себя, усадил и сам сел рядом.

– Старик и старуха занимались шоу-бизнесом. Варьете. Но все закончилось еще до того, как я родился. Старик оказался в лечебнице для алкоголиков. Не спрашивай у меня, каким образом. Оказался, и все тут. И большую часть времени пьянствовал. Большую часть времени. Иногда не просыхал по два, три, четыре дня подряд.

– Мне все это знакомо, – прервала его Сибил. Он нетерпеливо отмахнулся.

– Я разыскал его. Мне было пятнадцать, и дело происходило в задрипанной гостинице в Ковингтоне, Кентукки. В августе. Старик плакал. И он рассказал мне, что Ормонт – это по-французски Гольдберг. Ловко, а? Ты представь – сижу я там, весь такой из себя, в футболке и штанах цвета хаки, раздумываю, успею ли я домой, чтоб пригласить подружку в киношку, и вдруг понимаю, что не могу подняться со стула, потому что кто-то прямо на меня навалил тяжеленный чугунный сейф. Думаю, ты понимаешь, почему мне стало так хреново?

– Да, потому что ты рос, как всякий другой мальчишка, и вы между собой поносили евреев и жидов пархатых.

Он очень нежно поцеловал ее в глаза и щеки.

– Именно поэтому. – Он помолчал. – Правильно. Короче, я сбросил с себя сейф. «Не напрягай меня, – ответил я старику. – У меня хватает проблем. Для тебя эта муть ничего не значит. Мог бы сказать раньше. И для меня она тоже ничего не значит. Только молчи, – предупредил я его, – и пойдем домой».

Он вздохнул.

– Я никогда не забуду, как он на меня посмотрел. Он смотрел с облегчением. Я думал, он выпорет меня. Я еще не накачался, а он был все еще здоровым мужиком. Если бы он захотел, он мог бы поколотить меня. Но он не стал. Он только перестал плакать, и мы пошли домой. Я так и не узнал, рассказал ли он матери об этом. Я не думаю, что ему надо было это делать. Она и так знала.

– Это как у меня, – наконец произнесла она, – все равно что родиться в Шамокине.