Борис Екимов - Прощание с колхозом

Значит, нахозяйствовались. На собственной шкуре поняли, что все обещания правительства – пустые слова. А на деле – стремление задавить: налогом, прямым обманом в расчете за хлеб, когда задержка платежа на полгода и более сводит на нет все заработанное. Инфляция… Это слово теперь колхозник ли, фермер ли ощутил на собственном опыте.

И еще одно, одинаково страшное для колхозов и для фермеров, – день завтрашний: что завтра в Москве придумают, куда повернут?..

«Колхозы и совхозы… подлежат ликвидации».

«К весне решить вопрос о роспуске…»

«Фермеры страну не накормят!»

«20 процентов хозяйств-банкротов ликвидировать».

То строгие слова указа, то «записка из канцелярии», то вскользь, но отчетливо сказанное перед телевизионным экраном.

А чтобы поверили, год за годом грабеж среди бела дня: зерно, мясо, молоко берем, но деньги заплатим через год, когда кровавым потом заработанный рубль станет копейкой.

Такие методы – это «китайская пытка», когда раз за разом капля воды бьет по голому темечку.

Последняя многозначительная новость, которая птицей пронеслась по области, «радуя» фермеров: представитель президента попросил составить список лучших коллективных хозяйств области, якобы для того, чтобы распространять их опыт. Всем понятно, что это не его собственная инициатива, в Москве что-то опять придумали…

Так и живем. Хорошо еще, что время от времени нас подбадривают: «положение стабилизировалось», «падение производства прекратилось…». Как тут не почувствовать себя счастливыми?..

Каждый год в пору июльскую, когда поспевают хлеба, еду в Задонье: через мост, недолго – по асфальту на Голубинку, а потом – влево, дорогами полевыми на Липологовский, Фомин-колодец, Осиновский, Большую Голубую и дальше вдоль речки Голубой до самого Дона.

Так было и нынче. Спозаранку выехал, не торопился, останавливаясь там и здесь: на убранном поле озимки, возле низкого ячменя, у ослепительно желтых подсолнухов, глядящих на встающее солнце. На стану уже опытных фермеров Горячева и Железнякова послушал привычное: «Обрубают руки по самые плечи… Зерно, говорят, не нужно… А на технику какие цены!..» Вместе повздыхали. Поехал дальше.

Где-то в девятом часу утра приехал на Фомин-колодец, когда-то хутор Зоричев, он же Лукьянкин. Походил-побродил и стал подниматься на курган, с вершины которого бьет мощная родниковая струя. Еще издали слышен рокот трехметрового водопада. Вот и он: щедро льет сияющую на солнце воду в просторную за годы и века выбитую каменную чашу. Поднялся я выше, вдоль бурливого ручья. Задонская степь. Сухое лето. Выгоревшие травы. И земное чудо: три бормочущих, голосистых ключа, серебряных, чистых, невладанных, как у нас говорят, а значит, врачующих тело и душу.

Стоял я на вершине холма. Просторный Калинов лог огромным распахом лежал предо мной. Внизу зеленели брошенные дикие сады давно умершего хутора. Насколько хватало глаз – поля и степь. Бронзовела озимая пшеница, серебрился ячмень, желтело убранное поле напротив – картина будто красивая, а на душе было горько. И в прошлом году бывал я на этих полях, и ныне их объехал, знал хозяев. Издали, сверху, картина красивая, а вот рядом…

Тощий ячменишко, сорные поля, порой и не поймешь, что сеяли; или вовсе стоит прошлогодняя трава-старник, ее сухие будылья; или как в Липологовской балке, где новый землевладелец, вчерашний овцевод, осенью на непаханые бахчи кинул семена, на укоры ответив: «Никуда не денется, вырастет!» Выросло… Только вот что? А много ли лучше поля Бударина, Найденова?.. А ведь вот она – Россошь, которая испокон веку была кормилицей всей голубинской округи. Вот она, живая вода, которую где-то ищут, скважины бурят, роют каналы, строят водоводы. А здесь, как говорится, Бог дал, только бери!

В Калаче-на-Дону живет рядом со мною уроженка Фоминколодского, женщина уже пожилая. Старая мать ее за несколько лет до смерти стала просить:

– Давай вернемся на хутор.

– Куда возвращаться? – отвечала ей дочь. – Там нет ничего.

– Все там есть: вода и земля родная, золотая. Они нас прокормят.

Земля родная… Стирается ли твоя позолота?.. Скудеет щедрость твоя?.. А может, хозяина да работника нет? Не о том ли бормочут, спешат рассказать ключи Фомин-колодца… Но кто их услышит? На многие километры – пустая степь.

Потом я проехал через Осиновку и Осинов лог, где постоянный житель один – больная старая женщина.

В полях – тишина. Редко-редко увидишь комбайн. Встречных машин нет. А ведь хлеба поспели, уборочная страда. Не суета мне нужна. Но горько глядеть на хлеб, который скоро начнет осыпаться. Горько глядеть на поля, где и осыпаться нечему: сплошной осот.