Масахико Симада - Любовь на Итурупе

Мы стали часто обедать вместе. Иногда в ресторане «отеля» вместе с Костей, иногда вдвоем, в школьной столовой. О чем мы только не говорили! Например, кем бы стала Нина, родись она в Японии, и кем бы стал я, если бы родился в Сибири. Нина сказала, что скорее всего учила бы русский и искала свою духовную родину. А потом встретила бы меня, ставшего поэтом.

А если бы она родилась в Древнем Риме… Нина предположила, что была бы рабыней, которую продавали бы для забавы аристократов. А если бы я родился в Древнем Китае, то несомненно стал бы евнухом, поющим женским голосом. Наверное, где бы ты ни родился, все равно станешь кем на роду написано. Человек так устроен, что, даже оказавшись за границей, общается с теми, кто думает как он, кому так же не везет, как ему, и у кого такие же привычки, как у него. Впрочем, в зависимости от времени и места критерии человеческой красоты или благородства меняются незначительно. Если бы Христос или Будда появились в наше время, их, наверное, высоко ценили бы за выдающийся ум и чувство юмора, хотя и не принимали за своих. А если бы Клеопатра, оставшаяся в истории благодаря своей красоте, появилась бы в сегодняшнем Токио или Нью-Йорке, мужчины на нее бы оглядывались.

Мы свободны подобно тем дарам, которые море выбрасывает на берег. Нас несет морское течение, мы путешествуем по морю, добираемся до места назначения, встречаемся с тем, с кем непременно должны были встретиться, и в нем находим самих себя.

Старик Эруму собирался на ловлю горбуши, закончившей нерест, и я решил присоединиться к нему. Большая часть горбуши, поднимавшейся из устья реки, попадала в садки рыбозавода, где икру искусственно оплодотворяли. Но часть горбуши, хотя и совсем небольшая, поднималась по другой реке, в десяти с лишним километрах от города. Рыба била всем телом по воде, будто хлестала ее кнутом, плыла против сильного течения, перепрыгивала через водопады, извиваясь, проползала по мелям, возвращаясь к заводи, где когда-то родилась сама. Горбуша поднималась по реке вовсе не для того, чтобы дать людям пишу, а для того, чтобы дать потомство. Старик Эруму относился к этому по-особенному и каждый год приходил посмотреть на ее последние дни.

Заводь, которая служила горбуше местом нереста, а потом становилась ее кладбищем, находилась минутах в сорока ходьбы от устья реки. Идти приходилось по колено в воде, мимо водопада; холодная водяная пыль летела прямо в лицо, но другого пути туда не было. В воде неподвижно лежало чуть больше десятка рыбин. Истратив все силы на подъем против течения и нерест, они не шевелились, их плавание завершилось. Начиная подъем против течения, горбуша отказывается от пищи и устремляется к родным местам, забыв о себе. Выполнив самую суровую работу в жизни, она остается умирать в объятиях холодных вод своей родины. Ее чешуя и плавники бились о скалы, царапались о камни на дне реки, превращаясь в сплошную рану. Наверное, ее израненное беловато-бурое тело – свидетельство того, что с ней все кончено. Она рвалась вверх по течению навстречу смерти – и вот жизнь покинула ее.

Старик Эруму ловил руками умиравшую горбушу и складывал ее в корзинку, которую носил на плечах. Я вызвался ему помочь. Это было легко – горбуша и не пыталась сопротивляться. Точнее сказать, мы не ловили, а собирали ее в корзинку.

– Отнерестившуюся горбушу нужно похоронить с особой заботой. Айны собирают рыбу, которая ждет своей смерти, и сушат ее. Вспарывают ей живот, раскрывают и развешивают по краям крыши так, чтобы ветер обдувал ее. Высушенная и затвердевшая рыба может храниться несколько лет. Я бы тоже хотел встретить свою смерть как горбуша.

Спускаясь вниз по реке с горбушей за спиной, я задумался, споткнулся о камень и сильно подвернул ногу – аж слезы из глаз брызнули. К счастью, я ничего не сломал, но лодыжка распухла, идти я не мог. Старик Эруму годился мне в отцы, и ехать у него на закорках я не собирался. Он оставил меня на берегу, а сам пошел в поселок за подмогой.

С тех пор как я стал проводить дни, собирая всякие интересные штуки, которые выносило море, меня перестало тяготить одиночество. Поначалу, когда я оказался на острове, шум лесного ветра и рокот прибоя, похожий на отдаленные раскаты грома, вызывали у меня тоску. Я искал утешения в выпивке, пел песни, какие только мог вспомнить, бесцельно шатался по острову или перекладывал свои вещи – я не мог сидеть без дела, иначе меня охватывало беспокойство. Похоже, беспокойство мое возникало потому, что я хотел найти на острове то, чего там отродясь не бывало. Например, веселье многолюдных улиц. Или музыку, которая могла бы заполнить мое сердце, пронизанное сквозняками. Или солнечный свет, даривший яркие оттенки всему вокруг… Теперь я пытаюсь радоваться тому, что есть на острове. Имей кучу денег, владей землями – но здесь ты не сможешь этим воспользоваться. Самая большая ценность на острове – это умение видеть сны и воображение, обогащающее жизнь.