Кир Шаманов - Дурные дети Перестройки

Менты очередной раз юзали как стукача Митю. Дали в мусарне трубочку, номерок набрали, и позвонил он лучшему другу детства и семьи, с которым у него ещё мамы с девичества дружат, Антошке, и как раз когда тот на кумаре:

— Ищу единицу, взять негде, бабки есть, раскумарю.

— Конечно, давай, берём.

Антоше на Мите погреться почётно, с Мити хоть шерсти клок. У Антона мама какое-то время секонд-хендом занималась, челночила из Финляндии в Новгороды и Кириши, так Митя у неё к тому моменту уже успел курток кожаных наворовать. Правда, мама Мити своей подруге, маме Антона, бабки за Митю вернула, но осадок остался.

Менты дали Мите кэш и поставили на стрелке как куклу. Он сработал чётко, всё передал, и Антон пошёл к Суперу за геркой. Дозняк у Антона был грамм, а брал столько же, даже бадяжить не стал, просто поставил себе сразу всё и вынес Мите сахарной пудры с несколькими каплями лимона для имитации кропалей.

Менты вязали Антона как самурая. Стволы наголо, удар по голове, трое цепляют наручники. Антоше смешно, за ментовской счёт подогрелся:

— Нихуя у вас не получится, это не герыч, а сахар.

— Молодец, что сказал вовремя, — поблагодарили его менты и насыпали герыч. Короче, поехал он уже конкретно, на два года. Пересекался на тюрьме в Металлострое с Варёным.

А у его мамы тем временем случилась новая любовь. Они на первом этаже жили, хрущёвка, телефон спаренный. А на втором жил Евдоха, художник ЕвДоКим. Приятель Панова Свиньи, безобидное андеграундическое сумасше.

Укурится, и давай мазюкать уебанскую абстрашку, тридцать на сорок, я к нему за травой одно время заходил. Но он постоянно какую-то хуету нёс про то, что он не барыга, хоть и продаёт иногда. В смысле, он продаёт только потому, что хавать нечего. Ему лет сорок уже тогда было. Конечно, его рассказы о том, какой он ахуенский художник и как после его смерти его картины будут стоить до ебени-фени, немного веселили, интересно, сохранились ли они у кого-нибудь, кроме меня? Хотя он подтусовывал с Речниками и Свиньёй, но главным достижением его жизни была часть росписи «TaMtAm»-а. Хотя расписал он там не самую знаменитую часть под Херринга, а поменьше, в зоне для музыкантов. Если бы он делал картины в той же манере, они, может, сейчас чего-то и стоили по старой памяти. Но он хотел встать рядом с Ван Гогом и коррелировал его подсолнухи с Зеленогорскими топинамбурами. А когда не получалось, он, чтобы экономить краски, делал из запоротой картинки абстракцию, как бы заодно с Ван Гогом, и абстракционист.

Так вот, у Кима с отчимом Антоновским, пока Тоша сидел, а отчим жил с его мамой, сложились устойчивые неприязненные отношения. Евдоким занимал спаренный телефон и посылал справедливо этого заезжего хуя нахуй. Однажды, часа в три ночи, ЕвДоКим слушал музыку и трепался с кем-то по телефону. Начались звонки в дверь, он, удолбанный, видимо открыл, там был отчим Антона, который начал ЕвДоКима бить. Бил-бил, бил-бил и убил насмерть, затоптал ногами хрупкий художнический организм. Сначала сдался в ментовку, но потом подумал: «Зачем, сидеть из-за торчка?», с адвокатом перетёрли, и через пару лет съехал с тюряги.

Антон как вышел из тюрьмы, сразу разменялся с мамой, уехал куда-то в комнату. Встретил его случайно на Каменном острове, он, оказалось, тоже любит там гулять. Я каждый день ходил пешком в Петропавловку учиться в центр Сороса и в «ПРО АРТЕ», денег лишних не было, и зарядка заодно. Посидели, пивка попили, он попил, я водички, поскольку уже трезвился в «Анонимных наркоманах». Над Ванчуром поржали, над бабой его, первой и единственной, сорокалетней Леной тоже, над тем, что я на художника учусь и трезвый третий год. Сказал, что не торчит, но бухает сильно. Диброву видит иногда, она юрисконсультом в каком-то банке работает, сама звонит, ездит на «Ситроене», предлагала ему пожениться, отказался. Понял я, что сильно она ему поднасрала. На войне не думал он, не хотел думать, что она со своими ботанами с юридического трахается, а вышло, что так. Хорошая была б парочка, да хули.

Вроде уехал вот чувак с района, как и Беккер, а всё тоже с районными крутился, уж и стучали на него, и сажали. Но торч дело такое, для некоторых пожизненное, в только построенном тогда на Чёрной Речке «Макдональдсе», в туалете, однажды нашли его тело, со шприцем в руке.

Поскольку сам я когда-то очень хотел попробовать наркотики, меня всегда интересовало, зачем люди это делают? Особенно внутривенные. Ведь все знают, что это опасно, но как-то умудряются себя убедить в необходимости вколоть себе металлической иглой что-то неведомое внутрь, ожидая непонятно чего, а ещё частенько заведомо считают — то, что с ними случится, круто.