Ольга Комарова - Грузия [Рассказы]

Немножко больно было просыпаться — как будто глаза уменьшились за ночь. Ане показалось, что веки чмокнули или чавкнули, когда ей удалось их разомкнуть. Она, конечно, тут же опять зажмурилась, но не так плотно, и одновременно высвободила руку из-под тяжелого одеяла, лениво нащупала ею мягкий, мохнатый от ковра пол; потом из-под одеяла вывалилась вторая рука, и Аня, не делая больше попыток открыть глаза, пошла руками по ковру, медленно стаскивая с кровати свое скомканное, как теплая тряпка, тело.

— Вы простите, девушка, дверь была незаперта.

Аня на всякий случай плотнее прижалась к мягкому полу и потерлась о ковер носом.

— Это кто?

— Параша.

— Кто?

— Прасковья Поварисова, если позволите.

— В-в-в-в… — Аня выдохнула теплый воздух, будто желая душу вдохнуть в этот ковер, а губ от ковра отрывать не желая.

— Девушка, может, вы голову поднимете немножко? Девушка, вот смотрите — старушка, она очень в туалет хочет, можно? Я шла по улице, гляжу — сидит и плачет. А у вас дверь не заперта. Можно, да?

— А вы?

— Что?

— Подите туда же.

— В другой раз.

— Отчего же?

Аня одним глазом посмотрела на ту, с кем разговаривала. Голос у нее был интересный — как тирольское пение, а одета она была скромно и одновременно роскошно — черная юбка из тяжелого шелка и черный же мягкий свитер. А волосы у нее были белые, ниже пояса, и лицо белое, с розовым румянцем, а когда Аня оторвала наконец нос от пола, то почувствовала такой запах таких духов, что у нее чуть голова не закружилась.

— Вы хулиганка? Подите включите музыку, а то ваша старушка журчит, как ручеек. И дайте мне крем для рук, вон там, у зеркала…

Аня почувствовала вдруг, что кожа на руках очень сухая, стянуло руки так, будто она надела тугие печатки, в которые кто-то почему-то насыпал зубной порошок… Мятный… Ментоловый…

— Скорее… Боже мой, и лицо…

И лицо, и все тело вдруг стало сухим, будто кожа умерла и превратилась в грубый мешок, каким-то образом полный зубного порошка — премерзкое ощущение. Аня задергалась на полу, пытаясь сбросить кожу и рожу, и одежду, а Параша тем временем, схватив баночку с кремом, ловила то руку, то ногу Анину, стараясь намазать пожирнее.

Как легко, как мягко стало в собственной шкуре!

— Легче?

— Угу, только сорочка вся в креме. А что это было?

— Понятия не имею.

— Меня зовут Аня. А что у вас за духи?

— Минутку. Бабуся, у вас все в порядке? Идите. Идите, идите.

— А вы?

— Что?

— Почему не идете?

— А я вас знаю. Вы вчера уехали на дачу с моим мужем.

— Допустим.

— Я сяду, пожалуй. — Параша уселась в кресло, положив ногу на ногу и покачивая, и поигрывая офонарительно маленькой туфелькой.

— Вам муж ничего не говорил?

— Чей муж? Ваш или мой?

— Мой муж.

— Он же не мог все время молчать. Что-то говорил.

— Вам сколько лет?

— Мне двадцать два.

— Ах, вот как.

— Слушайте, что за духи у вас?

— Я скажу чуть позже. А вы знаете какие-нибудь матерные слова?

— Как?!

— Есть такие слова — мат.

— Слушайте, чего вы хотите?

— Ругнитесь разочек. Ну ругнитесь!

— У вас с головкой все нормально?

Параша провела рукой по волосам.

«Надо же, и зовут-то ее как — Параша…»

Почему-то Ане было очень неспокойно в ее присутствии — и не из-за мужа вовсе, хотя то, что произошло вчера, — это был противный случай, противней некуда. Удивительно было видеть у себя вот так запросто Прасковью Поварисову, про которую вообще такое рассказывали! Ходили слухи, что в нее когда-то влюбился арабский принц и чуть не похитил ее на собственном самолете. И еще много всякого совершенно невероятного говорили, но одно Аня знала доподлинно — именно из-за нее отравился Анин двоюродный брат, который был близким другом Поварисова, мужа Прасковьи Поварисовой, с которым Аня и была вчера на даче, пока собственный Анин муж ужинал у своих родителей, — он как раз сейчас, утром, должен был вернуться. А о Поварисове (так же как и о Параше) никто толком ничего не знал, кроме того, что он красавец и приятный собеседник.

Голос у Параши странный — как тирольская песенка. И глаза без блеска, будто деревянные.

— Встаньте, что вы все на полу-то валяетесь!

— Не орите, — сказала Аня и начала одеваться.

Надевая колготки, Аня вспомнила про ментоловый зубной порошок, и ей показалось, что она до ушей натянула колготки с ментолом — бр-р-р… — и все прошло.

Аня нарочно надела самое красивое — сиреневое платье — и села на табуретку напротив Параши. Параша смотрела прямо на нее деревянными глазами — постучать бы этими глазами друг о друга — получатся деревянные ложки — тук-тук. А сидит она свободно-свободно, удобно-удобно — воздух так и вьется вокруг нее, родной воздух Аниной комнаты. Что за духи у нее? Ане даже казалось, что запах все время чуть-чуть меняется. Параша — это дерево с ароматными цветами…