Ирвин Шоу - Растревоженный эфир

— Покайтесь, грешники, — ответил Вик, — потому что все так делают в самых лучших домах. Мне тебя очень жаль. Ты изо всех сил стараешься убедить себя, что я злодей, а у тебя ничего не получается. Потому что ты не можешь не спросить себя: а зачем он это делает? Что получит за это сам Вик Эррес? Я разбогатею? Нет. Я теряю все, и тебе это известно, но мне плевать. Я жду медалей, премий, почестей? — Вик саркастически рассмеялся. — Мне повезет, если через шесть месяцев я не окажусь за решеткой. Чего я хочу? Власти? — Вик улыбнулся. — Много власти будет у коммунистов в этой стране в ближайшие десять, а то и двадцать лет? Я жажду мести? За что? Сколько я себя помню, Америка всегда плюхалась ко мне в постель, раздвигала ноги и говорила: «Давай, парень, делай со мной то же, что и всегда». Ты думаешь, что я хочу за это мстить? — Он зло рассмеялся. — Поэтому и нет покоя в твоей душе. Ты просто не можешь заставить себя взглянуть правде в глаза. Я делаю все это не для себя, потому что у меня и так все есть, а ради ста миллионов бедных, измученных, кричащих от боли, замордованных, запуганных дебилов… — Взмахом руки он словно обвел весь город, от которого его отделяли стены больницы, всю страну. — Я их презираю, но я чувствую, что несу за них ответственность, я хочу, чтобы они жили чуть счастливее и умерли чуть позже. В этом заключается мое злодейство, и, возможно, меня за это повесят, но тебе избавиться от него не удастся, оно, как бактерия, поселилось в твоем желудке. И в конце концов отравит тебя, потому что переварить его ты не сможешь.

Арчер мрачно смотрел на Вика, его лицо словно заволокло туманом. Добродетель, думал он, все уверены в собственной добродетели. Вик, Хатт, Сандлер, Матеруэлл. Палачи инквизиции также не сомневались в собственной добродетели, пытая огнем, вдыхая запах горелой плоти, вырывая груди и яйца. Их идея добра всегда была выше криков грешников и хруста костей, они мучили тело ради спасения души, дыбой вербовали новых рекрутов для небес, уверенные в собственной правоте, невозмутимые, глухие к мольбам, безразличные к агонии страждущих, ни на йоту не сомневающиеся, что в своих залитых кровью подземельях они служат ангелам. Только ангелы меняются. А инквизиторы всегда остаются прежними. На их лицах всегда играет улыбка всезнания, они не знают жалости, их уже трудно назвать людьми, но они всегда вооружены и всегда готовы сражаться. Иногда они терпят поражение, иногда берут верх, но не могут остановиться, их жизнь — борьба…

— Хорошо, — кивнул Арчер. — Тогда наши пути не разойдутся. Потому что теперь я буду с тобой бороться. С этого момента, что бы ты ни сделал, что бы ни сказал, я обязательно нанесу ответный удар. Я. Лично. И в частном разговоре, и публично. Я не знаю, как я это сделаю, но сделаю обязательно. Возможно, я очень долго просыпался, но теперь я проснулся и предупреждаю тебя: берегись. Я опасен для тебя и таких, как ты, и здесь, и за границей. Ты многому научил меня, обучение далось мне нелегко, принесло много боли, но я благодарен тебе. Теперь твоими стараниями я действительно могу принести пользу обществу, и я собираюсь положить всю свою жизнь на то, чтобы уничтожить тебя. Какую бы маску ты ни надел, я сумею ее сорвать, потому что ты наконец-то привел меня за кулисы и показал, как это делается. Всякий раз, когда ты откроешь рот, я собираюсь уличать тебя во лжи. И в конце концов, если до этого дойдет, клянусь Богом, я возьму в руки оружие и убью тебя. Запомни это. А теперь убирайся отсюда. — Арчер обошел Вика, нажал кнопку вызова лифта. За дверями, в шахте, что-то клацнуло.

Вик повернулся, вновь они оказались лицом к лицу. Ухмылка исчезла, на лице отражались сожаление и печаль, Вик разом постарел на добрый десяток лет.

— Никогда не думал, что услышу такое от тебя.

— А я это сказал.

— Найди меня через двадцать лет.

Арчер промолчал.

Они стояли, прислушиваясь к жужжанию опускающейся кабины лифта. Стояли, не глядя друг на друга, высказав все, что хотели сказать.

— Что ж, — Арчер заметил, что Вик пытается улыбнуться, — тогда прощай, старина.

— Прощай, Вик.

Они не пожали друг другу руки. Арчер наблюдал, как Вик медленно пересекает холл, сунув руки в карманы, понурив голову. А потом, где-то на полпути к двери, он вдруг выпрямился, расправил плечи и остаток пути прошел легкой, пружинистой походкой, так хорошо знакомой Арчеру. Распахнув дверь, Вик Эррес растворился в ночи.

За спиной Арчера раскрылись двери кабины. Он вошел, повернулся к лифтеру: