Михаил Веллер - Веритофобия

А самым передовым и основным, самым главным — был рабочий класс. У него было самое правильное классовое сознание. Он был носитель передового начала социализма и коммунизма.

Это отражалось в искусстве: кино, литературе и живописи. В кино если были рабочие и другие классы — то именно рабочий говорил самые правильные вещи и принимал самые правильные решения. Именно рабочего любила самая красивая девушка. Хотя инженер был ученее — но рабочий был прав такой народной рабочей мудростью, таким самым умным здравым смыслом. Также рабочий был умнее крестьян, правильнее понимал жизнь и политику. В литературе о советской жизни именно рабочий занимал более верную позицию, чем интеллигенты, и только он мог обеспечить начальству внедрение новшества или победу соревнования. И вообще рабочий человек был соль земли, основа. Все вокруг было сделано его руками.

Ты взрослел — и возникали вопросы. Передовому рабочему полагалось учиться. Ночью, уставший от перевыполненного плана, он корпел над учебниками и писал конспекты. А дальше?..

А дальше он кончал заочный институт, становился инженером — и мгновенно, не выходя из цеха, терял свою… передовость… Переставал быть самым передовым. Делался интеллигентом — членом прослойки. Членом туда, членом сюда, а гегемония утеряна…

Ты взрослел дальше, и знание жизни умножало печаль. Вот рабочий получает двести рублей в месяц. Скажем, я в формовочном цеху бетонного комбината получал двести, и мог даже не уметь читать и писать. Я получал свои двести, отдай и не греши, за пыль, грохот и пролетарскую сущность. Но учителем после университета я получал сто!

Хрен с ним с учителем, он сбоку. Но вот бетонщик, которого надо учить полчаса и который курит три четверти времени, выучился на инженера — и стал получать те же сто! Как это так? Ведь инженер умнее, ученее, работает больше в своей конторке за стеклом, и его на первого встречного стройбатовца не заменишь! И зависит от него больше…

Получается: учись меньше, работай легче и примитивно, получай двести. Учись много, работай напряженно и квалифицированно, получай сто. А смысл?

…А вот потому что у нас марксизм-ленинизм. И социализм, и путь к коммунизму. Пролетариат — самый передовой класс. Гегемон. И ему полагается первый кусок. И все правильно у нас. И вот не надо, вот не надо этих ваших интеллигентских подковырок!..

И молодые кандидаты и доктора наук ехали летом на шабашку — прокладывать дороги и строить коровники. И зарабатывали за месяц годовую зарплату научного сотрудника.

Но официально — ни-ни! Этот удивительный парадокс, эта метаморфоза передового богатого рабочего, который выучился на непередового бедного инженера — это скромно, но твердо умалчивалось. Хотя со всех стен плакаты призывали учиться!

…За сравнение зарплат и статусов я получил четверку по истории партии. Вернее, я получил ее за глупость, с которой спросил препода, отставного полковника-политработника, как же так. Потом на экзамене я тянул билет трижды, и на все три отвечал «отлично» без подготовки, и гадина с тонким классовым чутьем сказала, что не чувствует в моем голосе убежденности, и плакала моя повышенная стипендия.

За два курса после этого я не поумнел, и на политэкономии социализма счастливо отделался тройкой. Как же так, спросил я, вот у Маркса сказано: «Новая общественно-экономическая формация является более передовой по сравнению со старой, если дает более высокую производительность труда». А вы нам сами говорили, что производительность труда у нас в сельском хозяйстве и тяжелой индустрии и вообще — ниже, чем в развитых капиталистических странах в среднем до трех раз. Значит, мы не более передовая формация?

Добрая тетка пообещала никому не сказать. Чтобы меня не выгнали из комсомола и из университета. Вот мне «удовлетворительно», и пусть она обо мне никогда больше не услышит. Все-таки мы тут совсем распоясались. При Сталине она бы мне показала передовую формацию! Милый, вы хоть понимаете, что вы несете?!

…То есть идеология была устроена просто. Поскольку цензура, однопартийность и единовластие. Но свинчивать воедино правду и лозунги считалось архитектурным излишеством. И так сойдет. Знают — ну и пусть знают. А говорить должны что надо. Сто тысяч раз повторить — и уверуют без всякого критического осмысления. А кто не верит — заставим молчать.

Поэтому к концу СССР никто ни во что не верил. И не мешал ему рушиться. Заметьте, правда и колбаса всегда вместе: или обе есть, или нет. Вот и соскучились по тому и другому.