Владимир Сотников - Покров

Вот уже у машины остались только двое, шофер и еще один мужик, он все просил шофера, залезающего в кабину: «Дай попробовать, я не пробовал», – и протягивал большую кружку. Если бы не кружка, можно было подумать, что они прощаются и никак не могут дотянуться руками друг до друга. Но шофер выхватил кружку и отшвырнул далеко в снег. Мужик, не понимая, завертелся, потом бросился вслед за кружкой, а дверца кабины хлопнула, мотор громко завелся, и машина начала разворачиваться, оставляя в снегу глубокий полукруглый след. Мужик, найдя кружку, зло бросил ее в машину, но та уже отъехала, и кружка только звякнула, ударившись о цистерну.

Стало темно и тихо. На снегу огромным пятном чернело пролитое вино. В нем, согнувшись, словно переобуваясь, копошился тот дядька, которому шофер так и не дал попробовать вина. Сначала Павел, а потом и все остальные подошли поближе. Торопясь и ругаясь, мужик, оказавшийся вблизи магазинным сторожем Гиманом, хватал руками темный снег и запихивал в рот, причмокивая, как маленький. Увидев, что он не один, Гиман махнул рукой и побежал по улице. «К Мотьке побежал, она два ведра купила», – сказал Павел и присел у края пятна, набрал в руку снега, слепил его, как снежок, и начал сосать. Воздух легонько посвистывал у его рта. «Ого, как мороженое! – засмеялся Павел и спросил: – Кто ел мороженое? Налетай!» Сначала никто не тронулся с места, потом захотелось просто слепить такой же снежок, и вот уже все сосали снег, кто-то даже похукивал, как на горячую картофелину.

Снег был холодным, но не безвкусным, как всегда, – слабенькая сладость таилась в нем, но почему-то во рту она становилась противной от несовпадения легкой, растворенной сладости с запахом. «Вишневое», – сказал Павел, и после этого действительно на мгновение показалось, что снег холодно пахнет вишнями. Но вкус исчезал, а во рту оставалась липкая слюна, и хотелось сплевывать, как при тошноте.

Брат дернул его за рукав: «Пошли, а то нас искать будут». Он захватил в руку еще снега, по дороге откусив большой кусок, но от холода – аж зубы заныли – выплюнул. А сзади копошились, как птицы вдалеке на пашне, тени, и слышался смех Павла.

Дома родители были заняты переливанием вина, и они с братом прошмыгнули мимо. Отец все-таки приподнял голову, спросил: «А вы где шлялись?» Брат, не глядя ему в глаза, ответил: «Смотрели, как вино продают». – «Нечего это смотреть, а ну-ка спать», – строго сказал отец, и было даже радостно это услышать. Они быстро разделись и, не зажигая света, легли в темноте.

Во рту было противно, он сглатывал – уже чувствовалось, что начинает болеть горло. И казалось, кровать плавно колышется, поднимается одним краем, и хотелось закрыть глаза, но от этого кровать начинала еще сильнее закручиваться. Перед глазами мелькал свет фонарика, сверкала кружка, лежавшая в снегу, и в ушах звучал смех Павла. Надо было за что-то ухватиться руками, он поднял их, уцепился за спинку кровати, словно стараясь удержать ее. Наверное, он и уснул с открытыми глазами и только во сне закрыл их.

Снилось что-то страшное, но как ни силился, утром не мог ничего вспомнить. Болело горло, нельзя было глотнуть, и он со страхом думал, как скрыть это от родителей. Наверное, с братом было то же – они хмуро посмотрели друг на друга, не сказав ни слова. Хотелось быстрее выйти из дома. Одевшись, почти не завтракая, он выскочил за дверь, думая, что в поле, где можно дышать глубокими вздохами, горло перестанет болеть.

Он шел, не чувствуя, что кружится голова, смотрел себе под ноги и боялся, что в школе все будут вспоминать вчерашнее – представлял, как Павел будет хвастать и смеяться.

И вдруг он вспомнил, что перед самым пробуждением видел огромное, без границ и очертаний, пламя – в нем сгорел, исчезнув навсегда, сон этой ночи. Наверное, он был в самой середине этого пламени, потому что не было ни взгляда, ни места, с которого он смотрел на огонь, съедающий себя и вновь возникающий в новом, еще более ярком всплеске. Давно, совсем маленьким, он спрашивал отца, глядя на закат: «А можно дойти до того неба?» Отец улыбался и отвечал, что нет, нельзя, сколько ни иди, а закат будет таким же далеким. Может быть, в своем сгоревшем сне он побывал в центре этого багрового пламени? А может, он увидел только конец сна о пожаре, в котором сгорел дом через улицу? И как похоже на тот далекий вечер, когда бушевало пламя, спешили вчера в темноте люди с ведрами – и эта темнота с приглушенными голосами и смехом осветилась перед самым его пробуждением огнем, в котором сгорел и сон.