Борис Екимов - На хуторе

Лелька поняла, что теперь дело пойдет на лад. Но золотому правилу следуя: каши маслом не испортишь, она еще добавила:

– Василий наш надъезжал, говорит, в первую очередь многодетные семьи. Какие здоровье с детями подорвали. Отцов, говорит, а также матерей, по возможности. Ныне вот путевка желудочная – для Николая! А как по женскому делу придет, по внутренним болезням, сразу, говорит, жену его отправим на юг, в лучший курорт, нехай отдыхает, заслужила.

Лёнка с матерью разом дернулись. А пока они в память входили, Лелька тачала свое:

– А там, кума, на курортах, магазинов страсть какая-то. Прям один возле одного наставлены. И полны магазины всего. Люди привозят и скатертя, и накидки бархатные с кистями, тюль, матерьялы какие расхорошие. Мужикам ничего не нужно у них волочай в голове. А ты, кума, поедешь, по-хозяйски всего наберешь и подлечишься. Здоровье ведь некудовое, как и у меня…

– И не говори, кума, – радостно подтвердила Лёнка. И пошли тут разговоры, вовсе для сердца медовые.

А воротясь во двор, Лёнка с матерью еще раз все обсудили. И решили накрепко: Тарасовым не уступать. И когда Николай вечером воротился, встретили его чуть не с песнями. Встретили, накормили, стакашек поднесли и за компанию сами выпили, и тогда уж все вместе песню заиграли, заветную.

И все кончилось миром. Ночевал Николай в доме, с Лёнкой, на мягкой перине. Переночевал и начал готовиться к отъезду.

С последним возом Николай возвращался к вечеру. За клубом, на выгоне, топотили и блеяли козы, и багровые клубы пыли вздымались над хутором.

Воз был остатний, маленький, в две копны. Управились с ним быстро. Николай, отогнав лошадей, домой не пошел, а к магазину направился. Но не выпивка ему требовалась, а иное. Дело в том, что жена и теща денег выделили в обрез. Заказали на станции билет, столько же на обратную дорогу дали. Десятку накинули на курево и остальные расходы. Спорить было опасно. И Николай промолчал. Денег он решил подзанять.

И после того как распряг лошадей и прогнал их на попас, идти-то нужно было не в магазин, а в иное место. Но он в магазин пошел, с пустой, но такой понятной всякому человеку надеждой на счастливый случай. Может, что-нибудь подвернется, и тогда не нужно будет идти и просить.

У магазина сидел Алешка, конечно, выпивши. Денег у него не было да и не могло быть, но Николай все равно спросил:

– У тебя денег нет? Четвертную, а? Мне на курорт ехать, а мои… – он подробно объяснил положение.

Алешка выслушал и с пьяной флегматичностью сказал:

– Дурак… Какие деньги… А были б – не дал. Лучше пропить. – И вдруг в его голове проснулась мысль. – Ты скоро едешь? – спросил он.

– На той неделе.

– Давай сделаем так: поедем на станцию и загоним твою путевку. Ныне дураков много развелось, какие по курортам любят шалаться. Денежки возьмем и гульнем. У меня кореш есть, на станции, возле базара живет. А там в семь утра бендежка открывается.

Николай не перебивал его, а потом сказал:

– Иди ты… Мне лечиться надо.

И пошел от магазина. Он вдруг единым разом понял, что никто ему денег не даст. А идти надо, куда он сразу думал, – к матери. Пойти и попросить.

– Николай! – крикнул ему сзади Алешка. – Николай! – Ну чего тебе?

– Иди… Иди сюда, говорю.

Николай вернулся нехотя.

– Чего?

– Ты трезвый, что ль?

– А то какой…

– Ну и дурак. Кто ж тебе трезвому денег-то даст? Давай выпьем.

У Алешки «огнетушитель» был, выпили его. И Алешка приказал Николаю:

– Теперь иди.

И Николай пошел. Путь его был недалек. От магазина и клуба виден был огромный тополь старой скуридинской усадьбы. Этот тополь стоял всегда, возвышаясь главою сначала над куренем деда Петра, потом над новым домом, который ставили Скуридины, отец и старший брат Михаил, и он, Николай, им помогал. Нижние ветви тополя отжили свое, и кудлатой главой тополь шумел в вышине. Даже в безветрие слышался сверху его легкий ропот.

Сейчас в просторном доме под тополем жили бабы: Николаева мать-старуха да старшая сноха ее – Шурка. Дом построили с размахом, на два входа, хотели большой семьей в нем жить. Да не вышло. Друг за другом ушли на уютное Ветютневское кладбище отец и Михаил. Дети старшего брата по сторонам разлетелись. И теперь аукались в просторном доме две женщины: бабке Нюське давно перевалило за восемьдесят, и она теперь путала свои годы, то убавляя, то набавляя их; Шурка же свои помнила твердо: через год она на пенсию уходила.