Борис Екимов - На хуторе

– Тебя туда трактором не вытянешь. Помнишь, как приедут за вами, а ты ни в какую? И сама не едешь, и отца не пускаешь.

– Конечно. Чего я туда поеду? Чтоб отец напился.

Степан расхохотался.

– И-и-и, – покачала мать головой, – я тебе откровенно, мой сынок, скажу: ты где умный, а где Ванюшка-дурачок. Ну чистый Ванюшка. Аки наг, аки благ. В кого ты уродился? Мама, были у нас такие в породе, а?

Бабка ответила не сразу. Подумала, ртом беззубым пожевала.

– Ефимка был… Нюрин сын. Это из Сокаревки, из Авдеевых. Не упомню, кем он нам доводился. Этот Ефимка все на гармошке играл. Где какая гулянка, он работу кидает и бегом туда.

Мать обрадовалась.

– Во-во-во! И нашему ничего не нужно. Корову продай, козов не держи, овец переводи, телок тоже лишний. Так, живи абы-абы. Чистый Ефимка. Вот он лучше бы в дядю свово, – завистливо вздохнула она, – в дядю пошел, в назмищенского, в Алексея Михалыча. Вот тот – хозяин. Тот копеечку не проточит. Это ж надо такую домину выстроить! – со сладким ужасом проговорила мать. – Такую страсть божию! И все по ночам доставал да за самогоночку. Вот бы в кого тебе уродиться. Это б счастье…

– Да-а, – мягко рассмеялся Степан.

– Ты над нами не смеись, – сказала мать. – Для тебя ж, мой сынок, стараемся. Ты теперь хозяин и дому, и всему. Девки улетели. Это теперь все равно что чужие. А ты – хозяин. Вот мы с бабушкой как-то сидели, говорили: вот бы Степушка наш перебирался сюда жить. На внучку хоть порадоваться. Думаешь, я не скучаю за ней, – всхлипнула мать. – Вас жалела не знаю как, убивалась. Вроде уж куда больше… А вот внуков, их, чертей, еще жальчей, – рассмеялась она. – Как бы расхорошо зажили, мой сынок… На тебя ведь все удивляются, какой ты смысленый.

– У магазина нады за хлебом сидим, – поддержала ее бабка, – а Матрена, бригадирова теща, говорит: либо у вас Степан колдун или слово какое знает. Энти телевизоры наскрось все чисто видит.

– Чего зря грешить, Господь не обидел, – с гордостью сказала мать. – Вот он еще бы его надоумил сюда перебраться. Дом просторный, хозяйство неплохое. Рук вот не хватает. Они с Олюшкой молодые, здоровые. Я бы им подказывала, и пошло бы дело. Так бы развернули хозяйству. А одна я разве управлю? Бабушка уже старенькая, ничего она не могёт.

Опершись руками на костыль, бабка согласно кивала головой.

– Нету мочи… За гусями пойду… Иду, иду, и мочи нету. Хлеба куплю. Буханков возьму поболе, и руки отымаются. Иду, иду, и хучь бросай посередь дороги. Нету мочи. Хучь кричи. А одна она куды ж… И туды кидается, и там хочет сделать… А руки одне.

– Вот то-то и оно – одне, много не растопоришься, – поддержала ее мать. – Кабы отец-то живой был, мы б с ним катухи́ переделали. Он уж и заготовил все. Хату бы ошелевали шифером, дорожки бы по двору поделали. Да вот не дал Господь… Прогневался, – дрогнул ее голос.

Но тут во двор соседка вошла, Полина.

– Здорово, невеста, – поднялся навстречу ей Степан. – Садись.

– Да некогда, жених. Здравствуйте, – ответила Полина, но на лавку все же присела. – Бабаня, у тебя кулинки нет? У Витьки голова запаршивела. Чешется и чешется. Сегодня глянула, а там какие-то лишаи. Кулинка, говорят, помогает.

– Счас погляжу, Полюшка, – сказала бабка и пошла в дом.

– Вареничков покушай, – предложила мать.

– Не хочу…

– Ешь, невеста, поправляйся…

– Ну, раз жених велит, – сдалась Полина.

Они в школе вместе учились. До восьмого класса. А жили-то рядом. Вот и звали их жених и невеста. И, если честно сказать… Впрочем, зачем о былом… Теперь-то Степан видел Полину редко. И если мать с бабкой, встречи с которыми были не чаще, оставались для него почти такими же, как год, два, как пять и более лет назад, то Полина старела на глазах. В девках миловидная, пышненькая, даже чуть тяжеловатая не по годам (может, тем и брала), после замужества и родов она похудела, стала костлявой, жилистая шея казалась длинной, темное лицо всегда шелушилось, резкие морщины объявились. И в свои двадцать восемь гляделась она не моложе матери.

– Может, выпьешь? – предложил Степан.

– Только и осталось, – засмеялась Полина, прикрывая рукою рот.

Но Степан успел заметить: зубов у нее не было – внизу, сбоку.

– Нашла, Полюшка, – принесла бабка пучок травы. – Только не ополаскивай, когда головку-то помоешь.

Полина ушла. И когда стихли ее шаги, мать со вздохом сказала:

– Какую ты счастью, мой сынок, упустил. До чего делучая девка. Горит все в руках. Из хозяйков хозяйка. Что в колхозе, что дома – везде успеет. Вот за такой-то женой ты б горя не знал.