Юнас Гардель - Детство комика. Хочу домой!

И ничего не происходит.

— С телевизором что-то не так, — говорит он наконец со слезами в голосе.

Ритва подходит к телевизору и ударяет по нему. Великолепное изображение без звука.

— Телевизор — высший класс, — бормочет она, — это с тобой что-то не так.

Она вырывает у него пульт.

— Делаю погромче, слышите! — сообщает она.

Ничего не происходит.

— Еще раз делаю погромче!

Ничего не происходит.

— Может, я слишком далеко стою, — не сдается она, — теперь переключаю!

Шаг за шагом она приближается к телевизору, нажимая на кнопки так, что костяшки пальцев белеют. Наконец пульт уже у самого экрана, и она кричит:

— А НУ-КА ПЕРЕКЛЮЧАЙ, SATANA PERKELE [30] Черт побери (финск.). , ДОЛБАНЫЙ ЧЕРТОВ ПУЛЬТ!

— Можно я попробую! — говорит Юха, хватая пульт.

— Осторожно, — кричит Ритва, — ты можешь заработать рак! Он сломан — бог его знает, что он там испускает! Лучше я запру его в серванте.

— Телевизор все равно хороший… — робко произносит Йенни.

— Сними башмаки, соплячка! — тут же шипит в ответ Ритва. — Дома у себя ты тоже в уличной обуви топаешь?

Большой и нелепый пульт попадает в сервант, где и лежит заодно с финскими рождественскими тарелками и семейной Библией. Магический неприкосновенный предмет в семье, о котором обычно не говорят. Время от времени Юха тайком берет его, чтобы проверить — вдруг заработал.

Но он не заработал.

Юха стоит несколько минут, нажимая на кнопки и поднимая-опуская пульт, а потом кладет его на место.

Постепенно во всех семьях в округе появляются телевизоры с пультами, и неуклюжая здоровенная махина в доме Юхи начинает напоминать нечто из каменного века, а вовсе не чудо электроники.

Через много лет жених уже взрослой Марианны достанет пульт, рассмотрит его внимательно и спросит, почему в него не вставили батарейки.

Но это, как уже сказано, произойдет в далеком будущем, о котором никто ничего не может знать заранее.

Мира, в котором я родился, больше не существует. Это теперь такая же история, как и восемнадцатый век, так же непостижимо.

Так низвергаются герои. Так вымирают динозавры.

Так исчезают памятники Ленину и социалистические правительства, и мир становится сияюще новым и гладким.

Холодным, как сталь.

В будущем среди пещерных рисунков найдут изображения астронавтов, идущих по Луне. Они шли там давным-давно, и тогда это казалось важным и значительным. «Маленький шаг для человека, но огромный — для человечества», как сказал один из них, но и это мы тоже забудем.

«Музыку слышу издалека. Это играет замерзший оркестр». Так пели в мире моего детства; там шла гонка вооружений Востока и Запада, там соревновались в космосе.

Соревноваться в космосе, ну и мысль! Плод воображения Гордона Молниеносного [31] Персонаж американских комиксов. из каменного века.

Но тогда это было реальностью. Это накладывало отпечаток на наше детство.

Как и Советский Союз. Когда я был маленьким, была империя — больше Римской; поверят ли в такое мои внуки? Советский Союз был уничтожающе огромен. Год за годом они побеждали в мировых чемпионатах по хоккею, они проехались на танках по Чехословакии, грозили всему миру ядерным оружием, и никто не мог осадить этого колосса, который неизбежно подминал под себя все, что попадалось ему на пути.

Паф-ф! И нет.

Что еще за Советский Союз? — спросят внуки.

Так низвергаются герои. Так вымирают динозавры. Они исчезают — и их нет. На поле боя снова густо и пышно растет трава. Не все раны лечит время, но оно уносит трупный запах.

Мы поднимаемся и смотрим по сторонам, и все вокруг не так, как прежде.

Даже неизменное.

Всему суждено пасть. Ничто не вечно. Ни наше детство, ни Сэвбюхольм, ни великий Ингемар Стенмарк, ни Бьёрн Борг, ни астронавты, ни Советский Союз. Наши шаги до смешного малы и вовсе не огромны для человечества.

Надо просто сжать зубы и набраться сил.

Все пройдет. Придет что-то другое. Зверь свирепствует, но его век недолог. Все это было тогда, и на нас лежит отпечаток прошлого, и нам трудно понять, почему мы так боялись. На расстоянии все это кажется меньше и ничтожнее, и мы, конечно, просто придумывали себе страхи, и нам, конечно, было вовсе не так больно, как нам казалось.

Нет ничего сложнее воспоминаний.

Я помню наше сэвбюхольмское детство только как содрогание, как будто я стоял в огромной холодной тени выжидающего ангела.