Вальдемар Лысяк - Цена

- Ба! Да если бы я такой долг имел, то разве гордился бы сейчас, что ко многим грешницам отнесся лучше, чем Христос!

- Не упоминай имени Божьего все и таким способом, брат! – пожурил философа ксендз.

- Бог мне простит, пан ксендз, это его профессия. При условии, что он вообще что-то услышал, ибо, откуда мне быть уверенным, что он находится среди нас?

- Потому что Бог повсюду!

- И в Треблинке тоже?

- Это уже демагогия!

- Естественно. То есть, он находится повсюду?

- Повсюду!

- Понятно. Он повсюду, поскольку по самому определению он вездесущий. Жаль только, пан ксендз, что по сути своей он еще и молчащий. И результатом этого становится, что, будучи соучастником всех существенных собраний, он не является полноценным партнером, ведь что это за участник дискуссии, который избегает диалога?

- Господь Бог говорит иначе…

- Безгласно?

- Голосом других людей.

- Понимаю – гласом избранных. Хотя бы, гласом пана ксендза…

- Надеюсь, что так, брат мой! Я против того, чтобы выдавать Мюллеру людей в жертву, любых людей!

- Так это и есть " vox Dei " [24] Глас Божий (лат.) !

- Наверняка, такова воля Божья по данному вопросу!

- А где была его воля в сентябре тридцать девятого?

- Бог вмешивается иначе…

- Ага, как в Катыни и Пальмирах?

- Боже милостивый, да перестаньте же все время кощунствовать!

- А ведь они тоже рассчитывали на милосердие Божье, святой отец!... Те, кто закрыты в подвале у Мюллера, гораздо больше рассчитывают на выкуп или же на то, что их отобьют партизаны. Но мы уже знаем, что никакой вооруженной операции не будет, поскольку тогда бы господа Мертель с Кортонем не орали бы тут так сильно за господ Трыгера с Островским. Vulgo: все теперь в наших руках. Правда, только в отношении нескольких ближних – четверых, которые продолжат свое существование, и четверых которых незамедлительно пришьют – но все зависит от нас. Блаженное чувство всемогущества! Как это здорово, выручать Господа Бога – а, господа?!

Слова профессора засеяли тишину, пропитанную страхом и неуверенностью. Никто не желал говорить, так что Станьчак посчитал, будто бы поле оставили за ним.

- Джентльмены, альтернатива слишком простая – либо мы голосуем и проводим обмен с Мюллером, как того желают пан граф, пан адвокат и ряд боевиков; либо мы ложим на Мюллера с прибором, как того желают пан магистр, пан почтмейстер, пан советник и пан поп. Не знаю только мнения пана редактора. Что же касается пана ювелира, то я уверен, что, несмотря то, что он мало что сказал – будет голосовать за обмен…

Тут он вопросительно глянул на Бартницкого.

- Если голосование будет, тогда пан профессор сам убедится, угадал он или нет, - холодно отрезал ювелир.

- Тогда вернемся к нашим баранам. Итак, у нас две возможности. Если мы выбираем второй вариант, то есть, отказ – тогда следует незамедлительно приступить к всеобщей молитве, надеясь на то, что Господь Бог лично потрудится над тем, чтобы вернуть в Руднике справедливость. Я прав, пан ксендз?

- Молись, брат мой, чтобы Бог изгнал сатану из души и мыслей твоих!

- А почему пан ксендз считает, будто бы такой вот инкуб проживает во мне?

- Ибо слышу, что ты говоришь! С самого начала – сплошные глупости и дьявольщину!

- Но ведь я же выразил собственную веру в Божественное всемогущество, все присутствующие могут быть свидетелями!

- Практически все здесь присутствующие уже укоряли вас за то, что вы здесь болтали! Веру выразили?... О нет – вы издевались над Божеским всемогуществом!... То ли вы с ума сошли, то ли полностью отдались дьяволу!

- Уверяю пана ксендза – нет. Признаюсь, бывало я завидовал Фаусту, попик… Но я сдержался.

- Твои слова, сын мой, весь твой бред, доказывают совершенно иное!

- Весь мой статус, попик, от квартиры до одежды, доказывает, что я говорю правду! Хотя, все время страдаю от недостатка наличности – но остаюсь существом независимым. Никому я не смог поддаться окончательно, в том числе – и дьяволу, и потому не сделал такой карьеры, как те, что каждое воскресенье мчатся к мессе, неся за пазухой дьявола или нескольких чертенят. А потом, благодаря исповеди, оставляют этих дьяволов внутри храма и выходят чистенькими, словно девственницы. Математический вопрос: сколько же чертей, извлеченный исповедью из душ кающихся, помещается на одном квадратном метре дома Божия?

- Вот так вот все атеисты и язвят! – распалился ксендз. – Богохульствуете охотнее, чем мыслите, и вам легко это творить!