Вадим Тарасенко: Отщепенцы [СИ]

— Ради бога.

— Так вот, Настена, филолог ты мой, вернее филоложечка моя, ты не помнишь…

— Мерси за столь изысканный комплимент, спасибо что хоть половничком не назвал, — девушка перебила Владимира.

— Ну какой ты половник. Половник круглый, пузатый, а ты у меня узенькая, изящная. Настоящая ложечка.

— Надеюсь, не алюминиевая, с рабочей столовки.

— Да ты что. В рабочей столовке ложки грязные, жирные, их лапают сотни грязных рук и слюнявят сотни ртов. Нет, ты у нас золотая, с праздничного набора каких-нибудь породистых, в десятом колене, аристократов. Тебя должны нежно касаться холеные руки, а не пахнущие машинным маслом или еще чем — нибудь из этой области.

— Так что я должна помнить? — прощающим тоном продолжила девушка.

— Ты не помнишь, одно высказывание, по-моему у Сократа, насчет женитьбы.

— "Женишься ты или не женишься, все равно раскаешься", — тут же последовал четкий ответ.

"Вот, Владимир Сергеевич, слушайся древних мудрецов. Женись. Может быть ты и раскаешься, но это будет потом, зато сейчас", — Владимир вновь с удовольствием оглядел ладную фигуру девушки, — ты явно не будешь раскаиваться".

— Настенька, я вот тут подумал…, - Владимир сделал паузу.

Девушка на секунду повернула к нему лицо, выражавшее в данный миг удивительную смесь счастья и лукавства.

— …а не притормозить ли тебе, — Владимир закончил фразу.

— Зачем?

— Тормози, тормози, потом узнаешь. «Опель» остановился.

— Настена, выходи за меня замуж.

— А не боишься потом раскаяться.

— Это в любом случае, если верить Сократу, произойдет. Но если я сейчас не женюсь на тебе, то я сейчас раскаюсь, а женюсь, то раскаюсь потом. Может быть лет в восемьдесят или вообще не доживу до раскаивания. Ну так как?

— А я тебя считала умным мужчиной. Кстати, глупых я вообще не выношу.

— А я и есть умный.

— Что-то незаметно, раз задаешь вопрос, ответ на который очевиден. Или нет? И вновь «Опель» стоял на обочине стандартные в этой поездке полчаса…

Вместо планируемых четырех часов блицкриг в Киев произошел за шесть часов. Но произошел. Машина стояла на автостоянке возле гостиницы «Днепр». Два часа пришлось на простой автомобиля по вине водителя. Но водитель, ни тем более пассажир огорчены этим не были.

— Теперь ты поняла, почему мы в Киев поехали на автомобиле, а не в поезде? — спросил мужчина свою прекрасную спутницу.

— И все-таки, извини Володя, но не совсем.

— Объясняться в любви в красивой машине намного более романтичней, запоминающейся, чем в поезде. Да и вообще, люблю я ездить, шелест шин, чувство хозяина этого табунка лошадей, что под тобой, специфический запах салона… А назад ее мой зам пригонит. Он сейчас как раз в Киеве, в командировке.

— И все-таки ты у меня неисправимый романтик, — девушка потрепала мужчину за волосы…

Прошло еще пятнадцать минут.

— …Володька, ну хватит, у меня губы уже болят, — Настя вытянула из сумочки черный цилиндрик губной помады и стала восстанавливать помаду на губах, бросая искрящиеся, лукавые взгляды на спутника.

— Романтик ты у меня, Кедров, романтик, — Анастасьин язычок с чисто женской возбуждающей грациозностью дошлифовывал работу рук над девичьими губами.

Кедров посмотрел девушке в лицо, в эти искрящиеся улыбающиеся глаза, в этот грациозно приоткрытый ротик, скользнул глазами по стройным женским ногам и неожиданно явственно увидел перед собой выпученные от страха глаза, залепленный лентой рот, разведенные, раскоряченные, оголенные ноги, разорванные трусики и черный цилиндр глушителя пистолета, вставленный в женское лоно.

— Да… романтик, — Кедров открыл дверь и вылез из машины.

Киев. Гостиница «Днепр». Понедельник 5 октября 1998 г., где-то после двенадцати ночи.

— …Настенька моя, — Володя взял в свои ладони лицо девушки и осторожно, тихо притянул его к себе. Мужские губы, словно боясь обжечься, дотронулись до закрытых глаз девушки. И снова:

— Настенька моя, Настена.

…Все сильнее и сильнее жаркая ярость вулкана бьется об холодный, девственно-чистый лед.

— Володя… Володька… у меня же тушь потечет.

— Девочка моя…,- на помощь мужским губам пришел язык.

— Володя, милый, тушь же…

— Так мне покинуть твои глазоньки-глазища?

— Да… Нет, нет… я вспомнила… эта тушь не течет…

…И лед начинает поддаваться, таять. По нему зазмеились трещинки, сквозь которые красно-желтыми языками пламени стала прорываться неукротимая энергия вулкана.