Джулиана Маклейн: Цвет надежды

Первый раз неудача настигла меня еще при рождении, когда во время родов умерла моя мама. У нее случился инсульт. Мой биологический отец вскоре нашел себе новую жену, а меня быстро сплавили в агентство по усыновлению.

Второй раз неудача пришла ко мне неделю спустя, когда у меня обнаружили дефект перегородки сердца – дыру в ней. Обычно у детей зарастает все само собой, но в 1983 году правила штата Нью-Йорк требовали от агентств, чтобы те предоставляли потенциальным приемным родителям медицинскую карту ребенка. Мои шансы найти новую семью стали очень малы, потому что никто не хотел взваливать на себя такую обузу – ребенка с багажом в виде огромного счета за медицинские услуги в будущем.

Первые месяцы жизни я провела в больнице, а потом меня поместили на патронажное воспитание в фостерную семью – агентство ждало, когда мое сердце станет здоровым.

Я не помню первые годы жизни, но мне страшно даже подумать, какой стресс пережила я, новорожденная кроха, когда меня извлекли из тепла материнского чрева. Конечно, я не понимала, что такое смерть. Горевала ли я по маме в тот день и в последующие месяцы? Интересно, брал меня кто-нибудь на руки, ласкал, разговаривал со мной или нет? Или я так и лежала одна, никем не любимая, никому не нужная в стерильной белой колыбельке?

У меня нет ответов на эти вопросы и скорее всего никогда не будет. Судя по моему поведению во взрослые годы, по тому, как я вела себя с людьми, подозреваю, что я не испытала в младенчестве чувства любви и привязанности, которые испытывают большинство малышей, чьи матери не умерли при родах.

В четыре года меня удочерили, и у меня худо-бедно появилась семья.

Моя мать работала горничной в одном из отелей Вашингтона, где останавливались приезжавшие в город политики и чиновники. Отец был строителем, и у него были проблемы с алкоголем.

Родители окончательно расстались, когда мне было девять лет. Пожалуй, к лучшему, потому что я слишком часто пряталась под кроватью, когда они ругались. Пронзительный голос матери наполнял меня ужасом, потому что она никогда не прощала отцу, если он спускал в таверне свою получку, и нам грозила голодная неделя.

Отец был неразговорчив. В ответ на все ее обвинения он пускал в дело кулаки. До сих пор я вздрагиваю при звуке разбившегося стекла или опрокинутой лампы.

После ухода отца мы с мамой жили несколько лет в нашей крошечной квартире. Потом он перестал платить алименты. Тогда все вконец вышло из-под контроля.

Не сомневаюсь, что и в вашей жизни были счастливые моменты, которые ярким пятном сияли в вашей памяти, но также бывали моменты, подобные аду на земле.

Я хорошо запомнила 1998 год; тогда мне исполнилось двенадцать, и мама третий месяц подряд не платила за квартиру.

– Пожалуйста, мистер Осборн, – проговорила она в очередной раз в дверях, а сама помахала мне, чтобы я ушла в свою комнату. – Дайте мне отсрочку до следующего платежа. Честное слово, я тогда все оплачу.

– Так вы говорили и в прошлом месяце, – буркнул он, – и в позапрошлом тоже. У меня много желающих на эту квартиру, целая очередь, и я не собираюсь больше ждать. Найдите себе дешевое жилье.

Мистер Осборн сунул маме в руку конверт и вышел.

– Что это? – спросила я из коридора.

Мама, в обтягивающих джинсах и на красных шпильках, прикрыла дверь квартиры, сломала печать на конверте и прочла письмо.

– Извещение о выселении. – Она аккуратно сложила листок и сунула его в конверт. – Это означает, что мы больше не можем тут жить. Надо собирать вещи.

– И куда мы пойдем? – спросила я.

Не на шутку озабоченная, я поплелась за мамой на кухню, где на столе лежала ее сумочка. Она порылась в ней и достала пачку сигарет.

– Пока не знаю, – ответила она и закурила. – Но на худой конец мы всегда можем поехать на запад и жить у моих родителей.

Я видела моих приемных деда с бабкой только два раза в жизни, и мне не слишком нравилась мысль о том, что мы поедем куда-то через всю страну и будем жить у чужих мне людей, которые ни разу не прислали мне поздравительную открытку ко дню рождения. Тут, в Вашингтоне, у меня были подружки; мне нравилась моя школа – ну, впрочем, не всегда.

Мама открыла холодильник. Горевшая внутри него лампочка осветила ее лицо. Оно было спокойным, словно ее заботило лишь, чем она накормит меня на обед. Рисом или опять консервированной кукурузой. Или бутербродами с плавленым сыром «Велвита». Больше там ничего и не было.