Пьер Пежю - Маленькая Обитель

Воллар-Икар, поднимающийся очень высоко в небесную синеву, прежде чем упасть, порвав крылья, упасть вертикально в горестную бездну. Вот так разные существа пересекают нашу жизнь, оставляя в ней отвратительные личинки. Они вынашивают также и яйца, чреватые непредсказуемым будущим, затем исчезают, а эти личинки или эти яйца как будто умирают и сгнивают. Но однажды…

Воллар во второй раз оказался на моем пути (если у меня он был!). Это было в Париже в те майские и июньские дни, которые, как говорят, сделали нашу молодежь поколением. Я помню водоворот суровых жестов и яростных слов. Эти дни создавали радостное ощущение, что они никогда не кончатся, превратят время в один продолжительный и необычный день, наполненный решительными действиями. Я помню бурные ночи, переходящие в день, и неизменно новый день, будто в насмешку перетекающий в ночь. Не могу забыть непривычное ощущение сопричастности по отношению к другим людям, пространству и времени.

Мысленно возвращаясь к той эпохе, я никогда не думаю о Волларе. Стремлюсь забыть, стереть из памяти его присутствие… Но все же…

Прежде всего перед моими глазами возникают толпы людей. Складывалось впечатление, что мы все время находимся в центре многочисленных групп. Толпа, много людей, ощущение, что знаешь всех до одного, что с ходу можешь понять смысл присутствия каждого. Видимость бурлящей множественности, которая пульсировала почти как сердечный ритм, наступала в тумане слов, лозунгов, кулаков, открытых ртов, тел, подставлявших себя под удар, как молодые плоды, а также — расстегнутые рубашки, запачканные руки, протянувшиеся вверх по улице, тысячи красных касок, бросающихся в атаку при солнечном свете. Гул толпы, регулярно терзаемой запахом газа и сиренами «Скорой помощи».

Что-то во мне хочет забыть, что и он, Воллар, тоже был там. Я сразу узнал его по росту, тучности, рыжим волосам, рукам и кулакам. Что-то во мне хочет забыть, что, заметив его, я долго наблюдал за ним, мы пересекались трижды в самых знаменательных местах во время этого исторического весеннего действа, на подмостках, где разворачивались ночные мятежи. Зачем забывать о его присутствии, тогда как он в самом деле был там, как напоминание, как метка, как большой проржавевший ориентир, погасший маяк, с перебоями посылающий трудноразличимый свет?

Нужно сказать, что я до сих пор не утратил ощущения своевременности и осмысленности устремлений того времени. Я храню воспоминание о том прорыве, через который до нас донесся свежий ветер, непривычное до тех пор веяние, мелодичное и живое, светлая ниточка, нить будущего, по которой мы пошли, сами того не ведая. Но в окружающей обстановке воцарились до крайности упрощенные взгляды, чарующие исторические рекомендации, и мы простодушно смешали два облика легкого пути: удачу и величайшую леность.

Я пережил эти дни с их перепадами скоростей, совсем не уделяя внимания настоящему чтению… Той весной я не тратил время на чтение, хотя любил это занятие и умел читать книги. Но где и когда мне было читать? Существовала срочная необходимость участия в событиях. Нужно было все время что-то делать. Всегда новое.

Во времена столь напряженные нас поразил своего рода недуг действия, мы были заражены потребностью во всеобщих собраниях, широкой дискуссии, организованных и коллективных выступлениях, что вынуждало нас избегать одиночества и обособленности. Остерегаться этого? Даже анархистам в какой-то мере свойственно это ярко выраженное стадное чувство.

Ну, а как же Воллар? Неожиданно узнав его в густой и пестрой толпе, в занятом студентами большом дворе Сорбонны, я пережил потрясение. Потому что это был именно он. Не возникало и малейшего сомнения. Я не видел его с тех пор, как он поспешно покинул лицей, и тогда, в четырнадцать лет, ростом он был почти как взрослый, носил такие же огромные высокие ботинки, да и большие ладони, руки и физиономия рыжеволосого парня в очках с толстыми стеклами были те же. Да, это был он, в Сорбонне, семью годами позже!

И что делал он в эти беспокойные дни? Чем занимался Воллар в то время, как экстремизм достиг апогея, когда возникали, распадались и снова создавались разные группировки, когда писали лозунги на стенах, быстро и точно, черной краской, когда разбрасывали листовки, брошюры. Что делал он, когда составлялись и поспешно размножались многословные тексты, привязанные к настоящему ради того, чтобы возвестить о будущем? Что делал Воллар, когда неподготовленные санитары кое-как помогали раненым, когда девушки с распущенными волосами с жаром окликали больших мальчиков, которые начинали обрастать волосами? Что делал он, когда все говорили одновременно, каждый что-то предлагал, разоблачал, сообщал?