Зильке Шойерман - Девочка, которой всегда везло

Первую половину воскресного дня мы проводим за чтением. Я листаю новый выставочный каталог, потом откладываю его и снова начинаю думать об Инес, в душе накопилось множество вопросов, и мне постепенно становится ясно, что большая часть ответов, каковые я считала правильными, надо пересмотреть, чтобы снова подступиться к вопросам. Позже Рихард предложил сыграть партию в шахматы, он изо всех сил поддавался, но я все равно проиграла. Потом мы пошли гулять, а когда вернулись, Рихарду вдруг приспичило починить стереоприставку. Стоявшую сломанной уже бог весть сколько недель. Это обязательно надо делать сейчас? — спрашиваю я. Да, отвечает Рихард, я не могу больше это откладывать. Я понимаю.

Позже я подхожу к окну. Спустились сумерки, различимы стали лишь разные оттенки серого, я вдруг забываю, какой была моя жизнь до настоящего момента — хорошей или плохой, ибо перестаю ощущать свое тело, и становлюсь частью ночи — бесформенной и невесомой.

Рычание, мычание и клекот сопровождали меня до входа в клинику, но в вестибюле, куда я прошла сквозь вращающуюся дверь, было тихо. Женщина в столе справок, улыбнувшись, ответила: госпожа Францен лежит в триста одиннадцатой палате, а потом снова принялась заполнять лежавший перед ней список. Я бесшумно пошла по пахнущему дезинфекцией и ромашкой вестибюлю. Шаги мои сами собой замедлились, и с каждым пройденным метром вестибюль своей стерильностью все сильнее и сильнее напоминал мне о разговоре с маклершей, снявшей мне квартиру. Сначала она показала другое жилье, с зимним садом, но не покидало ощущение, что эту квартиру она сдавать не желала, во всяком случае мне. Мы стояли на веранде, я во все глаза рассматривала муравьев, ползавших по плиткам пола, освещенного неярким осенним солнцем, а маклерша, скорчив скорбную гримасу, говорила: да, да, они сжирают все — бумагу, провода и даже штукатурку. Она смотрела на меня с плохо скрываемым состраданием, казалось, она вот-вот расплачется от жалости. Я молчала, так как не имела ни малейшего понятия, как бороться с вредными насекомыми. Ну, снова заговорила маклерша, на самом деле с ними вообще ничего не поделаешь. Я не стала дальше вникать в муравьиное бедствие, так как не собиралась снимать квартиру на первом этаже.

Инес лежала в двухместной палате, соседняя койка была пуста и кое-как прикрыта мятыми простынями. Привет, говорит Инес, голова ее утоплена в подушку, левая нога в гипсе подвешена к какому-то приспособлению, очень мило, что ты пришла. Губы Инес отливают синевой, взгляд лишен живости и силы, такой вид может быть у умирающего. Ты хорошо выглядишь, говорю я. Она пожимает плечами, при этом одеяло соскальзывает вниз. На Инес белая ночная рубашка, подчеркивающая бледность кожи. Я присаживаюсь на край кровати, ставлю рюкзак в ногах. Подарок, лежащий в нем, не слишком гармонирует с тем, что сейчас скажу. Инес, начинаю я свой заумный, свой невозможный, свой смехотворный доклад, ты теперь сама видишь, что на свете существует множество других вещей, кроме этой болезни. Я продолжаю в том же духе, говорю, а Инес кивает — отчасти весело, отчасти презрительно, пока я говорю в точности те вещи, которые она от меня ждала и которые ждала, видимо, и я сама. Но у меня в запасе есть и еще кое-что. Я принесла тебе одну вещь, говорю я и загадочно улыбаюсь. Если нужна ваза, бесконечно устало и абсолютно безрадостно произносит Инес, надо позвонить сестре. Отрицательно качаю головой: нет, я бы не положила цветы в рюкзак. Высоко поднимаю подарок и даю ей на него полюбоваться. Она смеется, интересно, что же там внутри? Она недоверчиво щурит глаза, она не верит, да, признаться, я и сама не верю. Я пытаюсь вспомнить ход моих мыслей, повинуясь которым пошла в винный магазин и купила бутылку дорогого отличного виски, сама марка гарантировала надежность действия. Понятно, продолжаю ораторствовать, что тебе будет трудно начинать с нуля, и мне бы не хотелось, чтобы ты просила об этой услуге соседку по палате. Вот и основание. Но если отвлечься от этого, то ты должна будешь бросить окончательно и скоро, естественно, с помощью профессионалов. Произнося все это, я извлекаю из рюкзака и ставлю на тумбочку бутылку, откуда она горделиво выставляет напоказ свое солидное, отливающее золотом брюшко. Я провожу ладонью по прохладному стеклу. Я не говорю одного — не хочу, не желаю, чтобы Инес и дальше унижала себя. Она согласно кивает, не выказывая при этом никакой радости. Мне вдруг кажется, что я совершила ошибку. Возьми мой стаканчик для полоскания зубов — он стоит на раковине — и, пожалуйста, налей мне. Я наливаю полстакана, и она пьет, так же, как часто пила при мне и раньше. С тех пор я всегда узнаю алкоголика по первому глотку спиртного. Лицо Инес принимает естественный цвет, словно она приняла волшебное лекарство; глаза блестят, происходит чудесное выздоровление. Яд и лекарство — одно и то же, дело только в дозе. Как ты думаешь, Кай тебя бросит? — без всякого перехода спрашиваю я. Странно, когда она пьет, я становлюсь необычайно словоохотливой. Она кивает. Да, когда мне станет лучше. Сейчас он на это не решится. Ответ меня удивляет, я переспрашиваю, да, говорит она, ты не ослышалась. Он слаб. Он начнет искать больную женщину, нуждающуюся в его помощи и в его сострадании, но если у него ничего не получится, он уйдет, не чувствуя за собой вины. Она говорит монотонно, невыразительно и угрюмо, такой тон должен казаться мне несимпатичным, но этого не происходит. Да и почему, собственно? Я вспоминаю отца, его безнадежные унылые речи и мое самомнение — я воображала себя единственным человеком, до конца его понимавшим. Мне страшно неуютно в белой больничной палате. Взгляд мой упирается в неубранную койку. В ногах лежит серо-коричневый свитер, от которого пахнет собакой, или лошадью, или обеими вместе. Кстати, о Кае, говорит Инес. Он сейчас очень занят, поэтому мне не хочется его ни о чем просить. Ты не могла бы принести мне пару вещей из моей квартиры? Книги, пару футболок, шампунь, ну и там всякую мелочь? Она протягивает руку и вытаскивает из ящика тумбочки карандаш и лист бумаги. Я напишу список, где что искать. На письменном столе в кабинете лежит пакет «Гугендубель», там детективы. Забавно, что я купила их именно сейчас, как будто что-то предчувствовала. Она сухо смеется, смех переходит в кашель. У меня еще есть цветок, который стоит на кухне. Если он безнадежно засох, выброси его, если нет, то лейка в ванной. Она пишет, губы ее влажно блестят, волосы стекают на грудь и переливаются на лист бумаги, она нетерпеливым движением отбрасывает их назад. Мне становится грустно, когда она заговаривает о цветке, едва ли сестрица ухаживает за своими вещами более старательно, чем за собственной персоной. Я решаю поливать цветок в любом случае. Вот, изволь — она протягивает мне список. Ключ, кажется, в кармане пальто. Я послушно встаю и направляюсь к шкафу, в этот момент дверь открывается и в образовавшуюся щель втискивается загипсованная рука, вслед за которой появляется маленькая голова женщины с коротко остриженными каштановыми волосами; у соседки красные воспаленные глаза. О, восклицает она высоким, делано удивленным тоном, у тебя гостья. Она окидывает меня мрачным взглядом. Да, говорит Инес, но она уже уходит, женщина проскальзывает в палату, на гипсе ловко подвешена джутовая сумка, из которой во множестве торчат газеты. Подойдя к своей койке, женщина здоровой рукой снимает сумку с гипса. Получила все бесплатно. Ни одну не пришлось покупать, надуваясь от гордости, говорит женщина. Когда я с ними покончу, можешь взять почитать. В этом нет необходимости, говорит Инес, сестра мне все принесет. Сестра. Так это ты? Женщина окидывает меня оценивающим взглядом. Вероятно, она тыкает всем, не удосужившись при этом представиться. Я отчужденно киваю; соседка с удовольствием бы принесла Инес что-нибудь попить, если бы только у нее была мелочь для автомата, так что с этой точки зрения мое решение оказалось верным. Женщина шумно падает на койку и с громким хрустом начинает устраивать себе уютное гнездышко из добытых газет; вместо того чтобы приняться за чтение, она достает щетку и начинает причесываться, время от времени бросая на нас косые взгляды. На фоне белизны больничных простыней белки ее глаз кажутся желтыми. Совершенно очевидно, что она относится не к тем людям, которые охотно говорят, скорее, она предпочитает слушать. Я поднимаю с пола пустой рюкзак и подхожу к Инес. Впервые за много лет мы обнимаемся на прощание.