Робин Фокс - Наша Рыбка

– Я тебя на всякий случай предупреждаю, – сказал он мне. – Будь осторожнее с этой мразью в универе. Вдруг он тебя считаем моим… ну ты понял. Он сказал, что сгнобит меня. Тебя это не должно коснуться.

Он говорил очень быстро, судорожно сглатывая. Провел рукой по губе, размазал кровь. От вида его порванных старых кроссовок мне стало холоднее.

– Он приглашал меня домой. Я изображал, что набухался и что ничего не соображаю, но, когда мы вышли на улицу, он все понял. Понял, что никуда я с ним не поеду. Схватил меня за одно место – это была последняя попытка. И я сломал ему пару пальцев. Хруст был кайфовый. – Его улыбка стала безумной. – Он орал на всю улицу. Сказал, что по моей роже видно, что я заднеприводный. Я не думал, что он ударит меня другой рукой. Но это все фигня.

– У тебя будут проблемы, – выдавил я. Я понимал, что Воронцов все сделал правильно. Но… да, он точно не сдаст теперь экзамен. Странно… нет, тупость. Последний курс… Ему бояться нечего.

– У меня уже проблемы. Главное, чтобы они не возникли у тебя, ты понял? Курить есть?

– Я не курю.

– Да, я знаю. Я, вообще-то, тоже не особо. Ты не напрягайся, я сейчас уеду. Мне просто смерть как не хочется домой. А бабушку нельзя пугать вот этим. – Он ткнул себя в кровавую кашу под губой. – Я хотел к Ясне, но ее родители про нас с ней не знают, как я к ней ночью заявлюсь?

– Ну все, хватит, идем. – Я встал.

– Куда?

– Ко мне. Не будем же мы тут сидеть.

– Э, нет, чувак.

– Давай. Что ты уперся? Тебе сейчас только к нам. – Я старался говорить спокойно.

– Но твои предки…

– Как будто ты с ними не знаком, блин!

– Где я буду спать?

– Не тупи, у меня в комнате. Они не подумают, что я сплю с тобой. Хотя я и сплю с тобой.

– Ты не спишь со мной, дебил. – Наконец его улыбка стала более-менее нормальной.

– Я частенько вижу твой голый зад у себя в кровати. Это почти то же самое.

Мы поднялись в квартиру, врать надо было по минимуму. Злополучная елка, из-за которой поссорились Петя и Ясна, встретила нас в прихожей, желтые лампочки гирлянд образовывали коридор. Воронцов тут же сшиб головой венок из березовых прутьев – последний шедевр моей криворукой сестры. Его кровь портила нам всю новогоднюю атмосферу.

– Ма, а где отец? В душе? Ты не против, если у нас переночует Воронцов? У него проблемы.

– Боже, Петя, что у тебя с губой? – Мама вытянула его на свет, бесцеремонно взяв за руки.

– Ничего страшного, разбил.

– Ванная занята, помой руки на кухне и заходи в комнату.

– Я не могу идти к твоей маме, – зашептал он мне на ухо. – От меня воняет… Бухлом, и кровью, и потом, наверное. Я… грязный! – Глаза у него были пустые, как стекляшки.

Я привел Петю в родительскую спальню и усадил на край кресла. Мама ждала с бинтами, ватой и белыми пузырьками.

– Простите, я пьян, – жалко промямлил Воронцов.

– Я бы не заметила, если бы ты не сказал. – Мама подняла его голову за небритый подбородок. Рядом с ней он и впрямь смотрелся потрепанным и грязным. Она всегда была ухоженной – даже дома. И пахла чем-то вкусным. А Петя сидел в своей старой клетчатой рубашке – он носил ее с первого курса – и нелепо сутулился. У него была еще белая на выход, и новая черная, которую подарила Ясна. Больше я не мог вспомнить. Штаны продраны на коленке. Кроссовки маме лучше вообще не видеть.

– Ну, маленький, потерпи. – Она смочила чем-то ватный кругляш и приложила к его губе. Вечно у нее все были то «маленькими», то «котиками». Петю, наверное, так и не называл никто.

– Вот и не страшно. – Она повторяла свои действия и придерживала его голову. Вся вата окрасилась в бурый. – Разбито не так сильно, как я думала. Швы не понадобятся.

Глаза у Воронцова были закрыты, ресницы дрогнули. Я, к своему смущению, заметил, как по его щеке скатилась слеза. Безмолвная, изощренная, концентрированная боль. Я уже второй раз видел его плачущим. Мама почувствовала, наверное, что дело вовсе не в разбитой губе, но, конечно, даже и представить не могла, в чем именно. Она стерла ладонью мокрую дорожку, будто это было в порядке вещей, наклонилась и поцеловала его в макушку.

– Иди спать. До свадьбы заживет.

– Спасибо, – еле слышно ответил он и поплелся в мою комнату.

Я кинул его шмотки в стирку, надул себе матрас, а его уложил на кровать. Он свернулся, как эмбрион, его потряхивало.

– Холодно?

– Нет, просто дерьмово.

К середине ночи он успокоился и затих, я думал, заснул. Мне не спалось, прошибал холодный пот. Ночь всегда преподносит все в ином свете. Я пошел в кухню, заварил чай, скачал фильм про Босха. В голове ничего не укладывалось. История, рассказанная Воронцовым, казалась киношной байкой. Я все пытался вспомнить рожу препода, но помнил только неприятный взгляд, красные прожилки у висков и галстук, чересчур перетянувший шею. Надо ведь об этом кому-то рассказать. О домогательстве. Но что это даст? И кто защитит Воронцова да и других студентов? Вообще-то, никто.