Лариса Миронова - Детский дом и его обитатели

Я-то уже знала, из-за чего у него такой срыв получился. Влюбился в одну симпатичную девочку из школы и часами стоял под её окнами. Но девочка, как выяснилось, в Олежке вовсе не нуждалась, ей было просто занятно это ухаживание. И был даже спор – сколько он продержится.

И он держался.

Так ничем эта влюблённость не кончилась, и он впал в хандру.

Разбирательство на отряде стало для него чем-то вроде холодного душа – он постепенно приходил в себя. Сам попросил себе наказание – «вышку». Это озаначало следующее: самое суровое наказание – сидение в маленькой бытовке в полной изоляции, но с ключом (на всякий пожарный) в кармане. Есть нужно было вместе с отрядом, на уроки также надо было ходить в обязательном порядке, спать в своей спальне, а вот в свободное время наказанный «по высшей мере» должен проводить в бытовке, куда сам себя этапировал. Такое наказание могло длиться один-два дня. Само сидение занимало, в итоге, не более восьми часов. Из заключения освобождали всем скопом. Шла толпа желающих освобождать с дикими криками и песнями. Потом начинали угощать – кто чем (конфетами, печеньем, яблоками, а то и пинками – от избытка эмоций. Всё-таки наши дети не были злыми, и чужое несчастье их всё-таки угнетало. Во всяком случае, никто не злорадствовал.

На прилюдных разборках Ханурик не стал ничего рассказывать об истинных причинах своей сердечной маеты, а ведь это могло бы смягчить наказание и облегчить его участь! Но многие в отряде уже знали, в чём тут закавыка, и ему очень сочувствовали. Некоторые даже восхищались им, его любовным подвигом, в основном, это были девочки. Однако вслух никто никаких ремарок на этот счёт не отпускал. Несанкционированное вмешательство в личную жизнь у нас не поощрялось.

Он день отсидел в бытовке. Возможно, ему и хотелось уединения. Вызволять пошли всем отрядом. Натащили всяких вкусностей, у кого что было.

И несколько дней ходил… в «страстотерпцах».

Надо ли говорить, что сам Ханурик просто рта не мог закрыть от приросшей к его лицу улыбки до ушей… Выдержал испытание! Не сломался!

Никогда не было на этих разбирательствах злобы, ненависти, а была горячность, искренность, сочувствие, досада – нормальные человеческие чувства. Ребятам хотелось быть лучше. Хотелось, чтобы наш отряд стал лучшим. И они горько переживали каждый срыв. Не припомню ни одного случая жестокости на общем сборе.

Наш молодой коллектив вошел в устойчивую стадию подъёма – трудностей мы уже не боялись. Мы знали: завтра будет лучше, чем вчера. И это – реальность.

В конце года в верхних слоях административной атмосферы упорно муссировался слух – наш отряд на лето будет разбит на группы. Двадцать «лучших» поедут в трудовой лагерь под Краснодар, остальные – к опекунам и в пионерлагеря. Приём «лучших» и «худших», определяли классически.

Мы от этой «классики» уже давно отказались – у нас больше не было клеймённых. Провинился – наказали. Отличился – молодец.

Мы исходили из принципа: воспитанник не может быть «плохим», но он может совершать плохие поступки, за что и получает наказание.

Случалось, что Бельчиков получал жёлтый или оранжевый, красный – всё же редко, хотя и это бывало. И тогда мы его чествовали.

Это его честная высота.

Быть красным – почётно, но это всё же случалось нечасто, и не только для Бельчикова.

На следующий день ситуация могла резко измениться, и никаких выгод вчерашнего, красного, положения…

Администрация детского дома имела совсем другие принципы: «лучших» и «худших» определяли раз и навсегда. Конечно, случалось, что «лучшие» сваливались в «худшие». Но чтобы наоборот, это – никогда.

И вот этот кошмар реально на нас надвигался.

– Ага, знаем, одних стукачей и шестёрок наберут в Краснодар, – ныл Беев.

– А чтоб нормальных пацанов взять, так нет, – поддержал его Бельчиков.

– Ага, одних шестёрок… – продолжал скулить Беев.

– Ой, держите, а ты сам давно перестал шестерить? – подначивала Кузя.

– За такие антиреволюционные выступления можно и в «фазаны» залететь, – нравоучительно замечает Огурец на Кузину ремарку.

– Бей растёт над собой в день по сантиметру, вы что не видите? – вступилась за Беева и Кира. – А вы его антистимулином поливаете.

«Трудными» были те же, что и «худшие».

А это: Ханурик, Мамочка, Беев, Огурец, Жигалов, ну и «основные» девочки, а как же без них, – Кира, Кузя, Лена Ринейская и Надюха Якутян.