Лариса Миронова - Детский дом и его обитатели

– Жаль, я хотела сесть к тебе поближе, – сказала она льстиво и слегка обиженно.

– Зачем? – спросила я с удивлением.

– Так лучше видно.

– Что – видно? Меня, детей? Все мы будем видны друг другу.

– Всё-таки это на спектакль похоже, да?

Она это не спрашивает, а как бы предполагает.

– Спектакль и есть. С импровизациями.

Вдоль окон, в ряд, – столы для изгнанников, возвращавшихся в отряд, и членов отряда, не предавшего его. На другой стороне – ряд стульев для повинившихся. Столы им не ставим – чтобы руки видеть. А по рукам несложно угадать, что человек на самом деле чувствует. Соединяем ряды длинным столом (сдвинули два обычных) для президиума. Это места членов совета. Я же буду сидеть в кресле напротив. Так замыкался периметр. Гости сядут вторым рядом, там же, где и члены отряда, вдоль окон. Все будут смотреть на президиум, а я буду смотреть на всех.

Таким образом, у меня самая выгодная позиция – все у меня под прицелом. На меня же им некогда будет смотреть. Уже вошли главные гости – Людмила Семёновна, Тамара Трофимовна и секретарь райкома партии. Поздоровались по-деловому, сели, где я указала. О чём-то между собой в тихую переговариваются. Для нас это был этапный сбор. И не потому только, что затянувшийся конфликт наконец разрешался – и вполне благополучно, а отряд восстанавливал свою целостность. Формально мольчишки всё ещё оставались вольными казаками. Но то, что сегодня они все вернутся в отряд и обязательно будет принято решение об их приёме, никто уже не сомневался.

Мы победили, и в этом тоже не было сомнений, наверное, ни у кого.

Вот и потеплели лица коллег… При встрече в коридоре они уже не отворачивались, не ускоряли шаг. Каждый спешил уверить меня в лучших чувствах. Надежда Ивановна, воспитательница второго класса, радушно улыбаясь, говорила вполне искренне, что всегда верила в нас.

– Общественное мнение ещё более ветрено и непостоянно, чем женщина!

Дебаты, ещё совсем недавно бушевавшие по поводу моих методов, вдруг как-то сами собой прекратились, словно нить оборвалась. Правда, о(б)суждений моих методик и нареканий в свой адрес в открытую я не слышала и раньше, но они всё же велись, и в пересказе я знала почти всё. Ну, были ещё летучки, когда Матрона или Татьяна Степановна начинали то с фальшивой печалью в голосе, то с плохо разыгранным негодованием вещать о том, что:

«С тех пор, как появился «этот первый отряд», всё в детском доме пошло кувырком».

Остальные, как правило, слушали молча, разглядывая нечто невидимое на полу или на противоположной стенке, и не выказывая ни малейшего желания опровергать версию директрисы, которую и озвучивали эти две дамы. Но и присоединяться к этому весьма жёсткому утверждению тоже никто не решался. Все отлично понимали, откуда ветер дует.

Матрона, нарядная и надушенная, с пышной причёской «хала» на макушке, перед началом общего сбора подошла ко мне и шепнула на ухо умильно-ласково, улыбаясь при этом весьма и весьма неформально – подчёркнуто искренне и задушевно: – Ну до чего же ты сегодня хорошенькая! (Теперь они все были со мной на дружеском «ты».) Ложь была во всём – и в льстивом взгляде её зорких менторских очей, и в голосе, паточно-сладком и оч-ч-чень дружелюбном (вот так и задушит в объятиях любви и дружбы!), и в самих её словах, фальшивых от первого до последнего звука… После почти месяца надрыв, когда по утрам еле с дивана сползаешь и никак не разлепить глаза – хоть руками держи, никто и никакими силами выглядеть «хорошенькой» не сможет! Однако противнее всего была эта их «домашняя» привычка – в неудержимом порыве братской любви и дружбы по-свойски приобнимать за плечи и порывисто прижимать к себе. Даже Людмила Семёновна такой трюк вдруг проделала вчера вечером, как раз перед уходом со смены. Я чуть не скончалась на месте от ужаса и отвращения, когда её припомаженные и расфуфыренные жиры порывисто прильнули ко мне…

Но вот сбор начался.

Я немного волнуюсь, но всё же уверена в детях – всё должно пойти как по маслу. И через час мы уже будет радостно брататься и пить зелёный чай с пирогами.

Слышу громкий шёпот Тамары Трофимовны и Людмилы Семёновны:

– А что это не видно того… лохмача? – Из бывших?

– Ну да, Голиченков, кажется, его фамилия.

– Всё в порядке, слава богу, посадили.

– А где сидит?

– Где все. Так спокойнее. Тсс… Начинают…

Вот это новость! Что называется, «под занавес куплет». Я об этом ещё ничего не слышала. Правда, его уже давненько не было в детском доме, исчез куда-то мой Солидатский Брат. Но Оля Тонких намекала, что на работу хотел вроде устроиться…