Макс Фрай - Большая телега

Закончив возиться со стулом, я обернулся и увидел, что у цветочной лавки хлопочет старуха в толстой вязаной кофте и черной юбке до пят, высокая, широкоплечая, величественная; гладко причесанная голова, увенчанная узлом серебристо-седых волос, сверкает, как заснеженная горная вершина. Женщина уже распахнула ставни, закрывавшие вход, и теперь увлеченно расставляла у порога вазы с букетами и горшки с рассадой.

Я смотрел на нее во все глаза. Не могу сказать, что именно в ее облике произвело на меня столь сильное впечатление, но я как-то сразу понял, что старуха здесь своя , в смысле не просто уроженка Сполето, а плоть от плоти этого мутного городка, и кому как не ей знать правила приручения здешней зыбкой реальности, — теперь-то не понимаю, с чего я это взял, а тогда просто не задумывался. И хорошо, что так.

Я бросился к ней, потянул за рукав, чтобы привлечь внимание, спросил, смешивая все известные и неизвестные мне языки в густую вавилонскую кашу:

— На какой стул нужно сесть, чтобы попасть на вокзал?

Она не отмахнулась от меня, как от сумасшедшего, не прогнала, не удивилась, даже толком не обернулась. Ответила сразу, скороговоркой, скомкав несколько слов в одно, длинное, как немецкое числительное, звонкое, как ручей, но я все равно понял.

«Ты его только что поднял», — вот что она сказала.

Неторопливая электричка, которая, согласно расписанию, должна была доставить меня в Чивитанову ровно в полдень, подползла к платформе центрального вокзала только в двенадцать двадцать шесть. К счастью, я привык доверять дисплею собственного телефона, а то бы, пожалуй, растерялся: часы, установленные на перроне, показывали половину седьмого. Другие, на здании вокзала, — без двадцати четыре. Уличные — девять пятнадцать. А на электронном табло над входом в почтовое отделение мигали совершенно замечательные цифры: 92:38. Мне было приятно думать, что это и есть точное местное время.

Я прислонился к стене ближайшего дома, укрывшись в ее скудной тени, достал блокнот и записал:

Однажды жители города Чивитанова-Марке рассорились со временем…

Нет, погоди, почему это — «рассорились»? Наоборот! Я поспешно зачеркнул написанное и начал заново:

Однажды жители города Чивитанова-Марке заключили перемирие со временем. С тех пор оно течет как пожелает, а они живут как бог на душу положит, не сверяясь с ходом часовых стрелок. И только некоторые вольнодумцы каждый вечер тайком выставляют свои будильники в соответствии с сигналами точного времени, которые передают столичные радиостанции. Но тщетно: за ночь время в их домах успевает свернуться кренделем, трижды укусить себя за хвост, свести с ума все хронометры и настроить оказавшиеся поблизости радиоприемники на волну, вещающую из пятидесятых годов минувшего столетия.

Придурок, ласково сказал я себе, пряча блокнот в рюкзак. Седина в бороду, а бес — нет чтобы в ребро, как положено, все больше в лобные доли норовит. Медом ему там намазано. Причем я даже догадываюсь, каким именно. Знаю, висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей… [56] Подразумевается, конечно, мед поэзии, о чем свидетельствует цитата из вошедшего в «Старшую Эдду» текста, озаглавленного «Речи Высокого», в начале которого описывается процесс обретения Одином рун: Знаю, висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей, Пронзенный копьем, посвященный Одину, в жертву себе же, На дереве том, чьи корни сокрыты в недрах неведомых. Никто не питал, никто не поил меня, взирал я на землю, Поднял я руны, стеная их поднял — и с древа рухнул. (Перевод с древнеисландского А. Корсуна.)

…И вот хотя бы поэтому тебе следует пожрать, вмешался голос моего разума.

Я далеко не всегда бываю с ним согласен, но сейчас он показал себя с наилучшей стороны.

Не знаю, за каким хреном ты сюда притащился, вкрадчиво продолжил голос разума. Но если уж приехал на курорт, ступай на пляж. Там наверняка полно ресторанов — не факт, что приличных, зато с видом на море, по поводу отсутствия которого в радиусе нескольких сотен километров от дома ты так проникновенно ныл чуть ли не с Рождества.

У меня снова не нашлось возражений.

Городок, освещенный немилосердными лучами полуденного солнца, расплавленный ими до желейной дрожи, пропитанный густым ароматом когда-то зеленой, а теперь прожаренной до золотистой корочки листвы, вовсе не был похож на курортный рай. Где-то здесь, совсем рядом, должно было быть море, я знал это не только теоретически, а видел его из окна электрички, которая почти всю дорогу ползла вдоль берега и только в самый последний момент свернула к вокзалу, так что я даже понимал, в каком направлении нужно идти. Но сейчас, плутая в давно неметенном лабиринте пустынных улиц, среди ослепительно белых и тускло-голубых стен домов, половина которых была наглухо заколочена, а другая наспех украшена вывешенным на просушку пестрым бельем, я почти не верил в существование моря — не только поблизости, а вообще хоть где-нибудь.