Карл-Йоганн Вальгрен - Личное дело игрока Рубашова

Интересные вещи вспоминаются… Возьмем, к примеру (далее следует правдивая история!), хотя бы тот сад, виноградники, чистейшие родники. Ночь, звездное небо, воздух пахнет благовониями, жареным барашком, финиками, магнолиями. Мы поднимаемся по холму… ночь как ночь, если не считать празднеств в городе, мы просто хотим подышать немного свежим воздухом — и в темноте натыкаемся на трех спящих после чрезмерных возлияний мужчин. Мы осторожно перешагиваем через них — это же в высшей степени невежливо будить незнакомого человека, особенно если он крепко выпил. Мы подымаемся все выше по обсаженной финиковыми пальмами тропинке и оказываемся у стены. А за стеной стоит на коленях человек с вьющимися волосами. Вид у него совершенно безумный — скорее всего, после какой-нибудь душераздирающей любовной ссоры, снова предполагаем мы. Он стоит на коленях, прижимается лицом к сухой траве и шепчет на довольно-таки деревенском, скорее всего северном диалекте: «Отец, Авва… я больше не могу… пронеси мимо эту чашу, отец… я больше не могу!» Пьяница, думаем мы, что ж, тогда все легко объясняется, особенно в это время суток… Но мы видим, как он встает с колен, дрожа от смертного страха, и, плача и спотыкаясь, бредет к тем троим, на склоне и, увидев, что они спят, приходит в ярость и начинает их распекать. Бог с ними, думаем мы, мы же хотели всего-навсего подышать свежим воздухом, это необходимо после тяжелого дня переговоров с римским прокуратором, мы хотели просто подышать, поэтому мы сворачиваем к южной стороне горы, но, не успев обойти вершину, натыкаемся на колонну солдат из замковой стражи, топающую, не разбирая дороги, прямо по виноградникам. Поскольку мы понимаем, что побыть в покое не удастся, а делать нам абсолютно нечего, мы присоединяемся к солдатам и, захваченные их воодушевлением, идем с ними. Таким образом проходим мы еще метров двести, солдаты зажгли факелы, чтобы лучше ориентироваться в темноте… проходим мы эти двести метров и останавливаемся у высоких пиний. Там, в колеблющемся свете факелов, видим мы тех троих, что только что спали на склоне, теперь они не одни, появился еще народ, и мужчины и женщины, что само по себе необычно в этом городе — мужчины и женщины вместе, да еще в такой час — и во главе тот, что преклонял колена. Он выглядит куда более собранным, лишь сильней ужас на лице, и нам становится ясно, что он совершил какое-то преступление и сейчас замковая стража отведет его в тюрьму. Из чистого любопытства протискиваемся мы вперед, где уже началась потасовка; один из тех троих, что спали на Масличной горе, полусонно машет мечом.

— А ты кто такой? — спрашивает нас один из стражников.

— Э… Малькус! — отвечаем мы, что-то же мы должны ответить. Вообще говоря, мы могли бы назваться Антониусом, но это звучит чересчур по-римски, а здесь в основном местные, а они, мягко говоря, не особенно любят римлян и при случае охотно организуют на них небольшие покушения.

Все это можно взять в скобки, извинившись за нашу страсть к ироническим комментариям; но таков уж наш язык, так он звучит; а что мы и в самом деле хотели подчеркнуть, так это вздорную роль случая в истории — из этого эпизода и выросла впоследствии легенда о Малькусе. Долго считалось (и правильно считалось!), что именно Малькус слышал литанию [61] Литания — обращенная к Богу жалоба. Мастера на Масличной горе, потому что это не могли быть апостолы — они же лежали и спали там, на склоне, несчастные святые, если верить каноническим текстам Нового Завета.

Наши воспоминания — сами по себе история, они могли бы составить несколько тысяч томов мемуаров. Александр Великий, к примеру… по правде говоря, трус был, каких мало. Цезарь — дислектик, [62] Дислектик — человек, страдающий дислексией, врожденной неграмотностью. все остальное — ложь и лесть. Макиавелли писался по ночам, а Геббельс родился с вывороченной ступней. Просто невероятно, какие жалкие немощи находим мы за парадным фасадом так называемых исторических знаменитостей! Как раз это подвигло нас создать теорию, что именно эти немощи, вывороченные ступни и ночное недержание мочи и определяют успехи и невероятную беззастенчивость, особенно последнее. Никакая движущая сила, как мы поняли, не может сравниться с движущей силой комплекса неполноценности, даже несомненно могучая движущая сила полового влечения.

Но память — это одно, а документы — совсем другое. Собрание документов ведем мы со всей возможной добросовестностью с незапамятных времен, там-то мы не позволяем себе никаких рассуждений — только факты. Шкаф с личным делом Йозефа-Николая Дмитриевича Рубашова — всего лишь капля в море, мы даже не можем назвать его дело особенно исчерпывающим по сравнению с другими, но зато оно содержится в отменном порядке, поэтому может служить прекрасным примером нашей деятельности. Поскольку именно в этом и заключается основная наша деятельность — кропотливое собирание фактов, вечная борьба с забвением.