Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца

– Ты говорил с ней об этом?

– А что толку? Слушай-ка, я хочу застать в клубе доктора Окоро. Вернусь, и поговорим. Я ночую здесь.

Оланна, не ответив, стала мыть руки. Мог бы позвать ее домой и поговорить с матерью при ней, ради нее. А он, как нашкодивший мальчишка, прячется от матери.

– Нет, – отрезала Оланна.

– Что?

– Нет, я сказала. – Она пошла в гостиную, забыв вытереть руки. Квартира стала вдруг тесной.

– Да что с тобой, Оланна?

Оланна мотнула головой. Пусть даже не пытается внушить ей, будто с ней что-то не так. Она вправе обижаться, вправе не мириться с унижением в угоду показной широте взглядов. И она будет отстаивать свое право.

– Иди. – Оланна указала на дверь: – Иди играй в свой теннис и не возвращайся.

Оденигбо вышел, хлопнув дверью. Они еще ни разу не ссорились; с другими он бывал нетерпим, с ней же – никогда. Или он просто не принимал всерьез ее суждений? Голова шла кругом. Оланна села одна за голый обеденный стол – даже ее подставки под тарелки и те остались у Оденигбо – и принялась за рис. Он получился пресным, ничего общего с шедеврами Угву. Она включила радио. Выключила. И собралась к соседке Эдне Уэйлер – ей уже давно хотелось поближе познакомиться с миловидной чернокожей американкой, что приносила ей накрытые салфетками тарелки с американским печеньем. Но на пороге передумала и никуда не пошла. Оставив на кухне недоеденный рис, Оланна прошлась по квартире, бралась за старые газеты, откладывала. В конце концов сняла трубку телефона и дождалась ответа телефонистки.

– Называйте номер, быстро, у меня дел по горло, – прогнусила та лениво.

Оланна привыкла к грубости операторов, но со столь откровенным хамством столкнулась впервые.

– Haba [51], будете меня задерживать – прерву связь, – рявкнула телефонистка.

Оланна со вздохом продиктовала номер Кайнене.

Кайнене ответила сонным голосом:

– Оланна? Что-нибудь случилось?

Родная сестра думает, что раз она звонит, значит, что-то стряслось.

– Нет, ничего. Просто хотела сказать kedu, узнать, как дела.

– А я испугалась. – Кайнене зевнула. – Как Нсукка? Как твой бунтарь?

– У Оденигбо все хорошо. В Нсукке тоже.

– Ричард, похоже, без ума от Нсукки. И от твоего любовника.

– Приезжай в гости.

– Нам с Ричардом удобней видеться в Порт-Хар-корте. Конура, в которой его там поселили, для нас тесновата.

Оланна хотела возразить, что она имела в виду другое – приезжай к нам с Оденигбо. Но Кайнене, конечно, и так догадалась, только предпочла сделать вид, что не поняла.

– Я в следующем месяце еду в Лондон, – сказала Оланна. – Поедешь со мной?

– У меня дел невпроворот. В отпуск пока рановато.

– Почему мы больше не разговариваем, Кайнене?

– Нашла что спросить.

Вопрос позабавил Кайнене, и Оланна представила ее насмешливую полуулыбку.

– Просто хочу понять, почему мы перестали разговаривать, – повторила Оланна. Кайнене не ответила. В трубке что-то пискнуло. Обе молчали так долго, что Оланне пришлось извиниться. – Не стану тебя задерживать, – проговорила она.

– Придешь на будущей неделе к папе на ужин? – поинтересовалась Кайнене.

– Нет.

– Так я и думала. Чересчур пышно для тебя и твоего скромняги-революционера?

– Не стану тебя задерживать, – повторила Оланна. Собралась назвать телефонистке мамин номер, но передумала и уронила трубку на рычаг. Хотелось опереться на кого-то или быть как те, кому не нужна опора. Как Кайнене. Оланна потянула телефонный провод, пытаясь распутать.

Установить в квартире телефон ее уговорили родители, пропустив мимо ушей, что она собирается жить с Оденигбо. Оланна возражала, но слабо; с тем же вялым «нет» принимала она и частые переводы денег на свой счет в банке, и новую «импалу» с мягкой обивкой.

Оланна назвала телефонистке номер Мухаммеда в Кано, хоть и знала, что Мухаммед за границей; все тот же голос прогнусил: «У вас сегодня слишком много звонков». Трубку никто не брал, но Оланна долго слушала гудки. Потом опустилась на холодный пол и прижалась лицом к стене, чтобы свет не резал глаза.

Приезд матери Оденигбо испугал ее, похитил что-то дорогое. Казалось, она слишком долго не обращала внимания на рассыпанные жемчужины, и вот настало время бережно нанизать их, чтобы сохранить ожерелье. Мысль пришла неожиданно: она хочет от Оденигбо ребенка. Они никогда всерьез не обсуждали детей. Оланна однажды призналась Оденигбо, что не испытывает пресловутой женской потребности во что бы то ни стало родить и за это мать называла ее ненормальной, пока и Кайнене не сказала, что тоже ничего подобного не чувствует. Оденигбо посмеялся: мол, как ни крути, дать жизнь ребенку в нашем несправедливом мире – вопиюще буржуазный поступок. Так и сказал: «вопиюще буржуазный поступок»… Нелепые слова, бесконечно далекие от истины. Но ведь и она до сих пор всерьез не задумывалась о ребенке; новое, доселе незнакомое чувство молнией обожгло ее. Хотелось ощутить внутри живую тяжесть ребенка, его ребенка.