Ираклий Квирикадзе - Пловец (сборник)

– Платоном? – вспомнил Зандукели. – Да, он тебя увел!

– Пойду к Платону! – Засуетившись, Галактион взглянул на Ноэ и Красоткина: – Я быстро обернусь! Мы должны поднять стакан вина! Накрой стол! – попросил он Клару голосом, в котором звучала надежда на примирение.

Поэт ушел.

В павильоне было уютно и тревожно. Сквозь стекла лился свет осеннего солнца. Кувшин вина, распитый с Зандукели в ожидании Галактиона, умиротворил Ноэ и Красоткина, но тревога за потерю ордена умножилась.

Галактион запаздывал.

Когда распили второй, затем третий кувшин крепкого зандукелевского вина – недаром Галактион был здесь завсегдатаем, – им стало очень хорошо от сладчайшего голоска маленькой девочки, стоящей на стуле и поющей в кругу взрослых грузных мужчин за соседним столом.

Павел Павлович Красоткин не понимал слов этой грузинской песни, но вдруг почувствовал, как потекли слезы, что так непривычно было для пасечника, всю жизнь проведшего в одиночестве медовых полей. Слезы эти, родившиеся от голоса маленькой певицы и еще чего-то неясного, заставили Красоткина встать и выйти в сад клуба имени Горького. Он шел, утопая в сухой листве, его качало, слезы текли, он шептал стих Галактиона:

Пение девочки достигло его слуха. Он сел под платаном. Сад медленно раскачивался перед глазами Красоткина.

Строки из «Персикового дерева» кружились в голове, мешаясь с другими строками. Красоткин знал их все наизусть. Было удивительно слышать, как краснодарский пчеловод, сидя среди желтой листвы маленького сада, затерянного меж каменных домов Плехановского проспекта города Тбилиси, шептал стихи, вычитанные когда-то из рваной книжки «Поэты Грузии». Что привело его к грузинской поэзии? Может, взгляд равнинного человека на далекие снежные вершины? Там жила эта поэзия, она давала право каждому, кто приблизился к ней, полюбить себя. И Красоткин полюбил ее.

Сад продолжал раскачиваться перед его глазами. Красоткин увидел поэта, который входил в арку. Три винных кувшина отняли у Красоткина силы, он не мог встать, чтобы вернуться в павильон и узнать, нашел ли поэт орден. Осенняя листва, как мягкая перина, приняла его тело, и незаметно для себя он уснул.

Разбудил Красоткина порыв ветра. Он был засыпан сухими листьями. Поднявшись на ноги, он пошел к павильону.

Галактиона в павильоне не было. Поэт ушел на новые поиски.

– Такого расстроенного я никогда его не видел, – сказал Зандукели.

Стемнело. Галактион не возвращался. Дул ветер. Наступила ночь. Заснувшую маленькую певицу вынесли на руках грузные мужчины с соседнего столика. Ноэ и Красоткин прощались с Зандукели. Они налили ему мед в трехлитровую банку и, подняв бидон, пошли к дому Галактиона.

– Он целый день искал орден… Только что лег спать! Не хочется его будить… Он не трезв… – виновато улыбалась в дверях женщина.

– Мы принесли мед! Возьмите, пожалуйста! Это для него…

Когда они на кухне заполняли медом кастрюли, мимо кухонных дверей, не замечая их, прошел Галактион в белых кальсонах. Женщина прижала палец к губам. Ноэ и Красоткин застыли, прижавшись к стене. Мед лился из бидона на пол. Раздался шум спускаемой в туалете воды, и поэт вновь прошел мимо них. В пролете дверей он задержался на мгновение, похожий на белого бога в ночной рубашке, с белыми растрепанными волосами и босыми ногами, посмотрел на мед, стекающий густой струей, подставил палец, облизнул его и исчез…

Ночь они провели под совой, которая на этот раз не светилась. Утром они уехали в деревню.

«Мед – для всех!» – стало девизом, стало смыслом их жизни.

Красоткин и Ноэ, сидя на ступеньках деревянного сарайчика, писали трактат о меде. Вот первые строки первой главы:

«На земле цветут цветы. Они прекрасны. В небе летают пчелы. Они собирают нектар цветов. И делают мед. Раз цветы прекрасны, значит, и мед прекрасен. Прекрасное нельзя продавать. Нельзя продавать радугу в небе. Нельзя продавать шум дождя, нельзя продавать свет луны, нельзя продавать крылья стрекозы, застывшей над водой. Нельзя продавать жужжание пчел, нельзя продавать мед.