Лев Сокольников - Прогулки с бесом, или Gott mit uns!

— Такое стало понятно, когда состарился. До этого все его уходы из дома на ночь объяснялись вами кошачьей работой: "ушёл мышей ловить". Чем питались мифические мыши — об этом не задумывались.

…взял кота на руки, увидел повреждения от огня на его теле… и завыл!

Боже, как я выл! Горшего воя монастырские стены ни прежде, ни после не слышали! Большего горя, чем обгоревший кот на голых и грязных моих коленях в мире не могло быть! Были слёзы до этого, и вытекали они из глаз моих от ссор с сестрой, но тем слезам была "грош цена в базарный день". Прошлые мои слёзы ничего не стоили, их и "слезами" до этого утра называть грешно! Это была солёная вода, отличавшаяся от мочи только вонью, а новые слёзы были горькими и тоскливыми! Если бы в ту минуту кто-то, необыкновенно добрый, пустил с небес бомбу, всего одну бомбу, персональную, только для меня, то не стал бы с ужасом вжиматься в землю, как вжимался несколько часов назад!

Как выл у пролома монастырской стены с умирающим котом на коленях — помню, и от той ночи навсегда осталась вина перед кошками: "почему в начале пожала не позвал кота!? Не посадил под зимнее пальто из сукна от немецкой шинели!? Мог бы и спасти зверя"! — может по этой причине, не чаще раза в пятилетку, хочется заныть жалобным голосом:

— Граждане, окажите посильную помощь денежками в лечении древней психической травмы! Уделите время и реабилитируйте меня! Плевать, что скоро старичку уходить в мир иной, а другим безразлично, каким он уйдёт туда! Но "мода" есть мода, и попасть в "реабилитационную струю" так приятно! Бес, почему тогда во мне не сидел!? Почему не ободрил и не успокоил синее, от гари, утро:

— Чего плачешь, мальчик!? Остался целым и неповреждённым? Да, так, ничто тебя не повредило, а ведь могло! Родители в целости? Целы, живы и здоровы, хотя могли и сгинуть… Должны были сгинуть… Так о чём плачешь? О сгоревшей келье? Малое время назад вы в паре сгорали, распределив роли: дому гореть от огня, а тебе — от любопытства. Вспомни, как хотел выяснить пустяковый вопрос: "загорится пальто из сукна немецкой шинели от жара горевшей родной кельи"? Чего жалеть старую монашескую келью? Ей за сто лет, это не дом, а труха… Да и не твой это дом был, чужой, в эти клоповники вас вселила "добрая советская власть рабочих и крестьян". Жаль кота? Так он уже старый, как и келья твоя, он бы и так умер, без огня… Но ты выл потому, что сгоревшая старая монастырская келья была для тебя родной — я продолжал выть, но тихо.

Понял: горе мужское, какого бы возраста не был мужчина — короткое, импульсное. "Сгусток горя"… "Квинтэссенция" горя, но не объёмистая посудина с горем, а всего столовая ложка: выплеснул её — и пошёл мужик "на поправку". Память о горе остаётся, но слёзы вылиты…Продолжал выть, но тихо…

"РежИ" и операторы! Кто возьмётся снять сцену? Буду консультантом на время съёмок за одну кружку пива в день.

Финальный кадр рекомендовал бы сделать так: в метрах пяти от пролома в стене из старинного красного кирпича, на очень хорошо прогретой пожаром земле сидит дохлого вида малый не полных восьми лет в зимнем пальто с "верхом" из сукна от немецкой шинели. Указанное одеяние обязательно должно на нём быть, без него никак нельзя, оно у него единственное. Спасительное пальто "на вырост". В конце лета. В жару. На пожаре. Всё остальное одеяние, что на нём имеется, даёт повод думать, что он только в этом и успел выскочить из горящего дома. Но это не так: всё, что на нём — это и есть всё его. В кадре показать, как тлеют остатки дома. Киношный дым и копоть в кадр не напускать! Не было тогда дыма, всё горело чистым и жарким пламенем! Откуда было взяться дыму? Столетние бревенчатые хижины при горении не давали дыма и горели жёлтым пламенем с температурой не меньшей, чем тысяча градусов по Цельсию! От кельи ничего не осталось, кроме угольев от тлеющих брёвен нижнего "венца" сруба. На эти тлеющие брёвна и смотрит мальчик не полных восьми лет…

Если фильм делать на цветной плёнке, то пальто из сукна немецкой шинели гримерам следует не густо припорошить пылью из красного кирпича старинного изготовления. Пыль от современного кирпича, или от кирпичей советских времён не годится: "колер" не тот.

Из-под кирпичной пыли должен просматриваться цвет сукна немецкой шинели: серо-зелёный. Вражеский. Немецкий. "Ненавистный". Такой цвет

в советской литературе старого издания называется "жабьим". Не могу согласиться с определением цвета потому, что не видел ни единой жабы с цветом кожи, как у немецкой шинели. Но это неважно: если "советский писатель" сказал — так оно и есть и ему нужно верить, а не своим глазам. В самом-то деле, не заводить же спор о цвете сукна немецкой шинели военных лет с советскими писателями прошлого!