Лев Сокольников - Саркофаг

О зверствах захватчиков нам рассказывала учительница в паузах меду обучением письму, чтению и счёту. Как я воспринимал страшные рассказы учительницы? Какие могли быть чувства у наследника коллаборациониста? Никаких. Герои были сами по себе, а я — где-то в стороне на приличном расстоянии от "массового проявления героизма советскими людьми" Почему я не проникался ненавистью к врагам? У меня были основания их ненавидеть хотя бы только потому, что один из них не отстоял от огня нашу келью в памятную ночь конца июля сорок третьего года? Да, тот офицер, что не стал взрывать всего два дома и своей мягкотелостью позволил сгореть семидесяти монастырским кельям! Правда, они были старыми, но жить в них советские пролетарии могли бы очень долго. В некоторых, коих пощадил памятный пожар, живут и до сего время под разговоры об "улучшении жилья"

Одним словом, я был, хотя и необъяснимой, тайной, но уже глубоко испорченной "антисоветской сволочью" Тайной сволочью, худшей сволочью, такой сволочью, которой предъявить какие-либо явные обвинения было трудно по причине малости его лет. Но это длинно и непонятно, а проще обо мне уже тогда можно было сказать так: "Яблоко от яблони…" — и далее по тексту.

Первый класс обычной советской школы оказался "музыкальным": на уроках мы пели. Много пели. Первая учительница любила хоровое пение, но почему пели мы — этого и до сего дня понять не могу. Много общего со спортом: если ты любишь спорт — занимайся им, но меня в спорт тянуть зачем? Если ты любишь пение — так и пой сам! Всегда и везде! При любом "душевном состоянии", но только мой слух терзать не надо. И не нужно "бодрить" молчащих, не тяни их в свои хоралы! Учительнице думалось, что если мы будем петь, то от песен меньше станет наш голод? Хотелось нам петь на пустые желудки, не хотелось — нас никто не спрашивал. Так всегда у нас происходит: любящие хоровое пение часто сами не поют, за них распевают другие. Пели мы часто, голоса у нас были ангельские, чистые, голосовые связки ещё не были порчены ни курением, ни алкоголем, и не жирной пищей со специями! Голосовые связки наивысочайшей чистоты и невинности мы портили советским песенным бредом по принуждению, исполняли страшную советскую дурь! Сегодня прислушиваюсь к песням первого класса 44 года и пытаюсь осмыслить то, о чём мы пели шесть десятков лет назад:

"В путь дорогу дальнюю

я тебя отпра-а-а-а-влю

Упадёт на яблоню спелый цвет (свет?) зари…

Подари мне со-о-о-о-кол

На прощанье с-а-а-а-блю

Вместе с острой саблей пику подари" — и, Бог ты мой, как работал у меня мозг! Последние слова музыкальной дури исполнялись языком и голосовыми связками, а мозг говорил другое:

— Всё, песня окончена, отдыхай!

Вникать в смысл слов, что распевал в хоре с другими, я тогда не мо и от анализа тогдашней "музыкальной" дури был очень далёк. Сегодня — да, я герой, сегодня могу задавать в пустоту вопросы любого содержания и не получать на них ответы, а что тогда? Когда учительница принуждает петь о "пиках и саблях" — это одно, это принуждение, это понятно. А сам, добровольно, стал бы я ту песенную дурь заучивать? Потому, что она "прекрасна"? Это и был главный вопрос всего нашего тогдашнего бытия. Сегодня понятно и такое: распад "страны советов", как ни странно, начался сразу после "великой победы". Тогда я пел и не подозревал о том, что стою на первой ступени лестницы с названием "распад СССР". И до сего дня не могу понять смысла песни, что распевал под взмах руки учительницы: какой "дятел" и у какого "сокола" просит саблю и пику в подарок, и отчего у зари "цвет", или "свет" — "спелый"? Распевая песню под управлением учительницы, мы явно отставали: кругом были танки, самолёты, корабли и пушки, а мы пели о саблях и пиках. Атавизм? Или учительница была из казацкого рода, а у казаков основным оружием всегда были сабля и пика? Почему стихами дозволено провозглашать любые глупости, и почему такое нельзя делать прозой? Почему с поэзии меньший спрос за "выверты", что она часто позволяет в "творчестве"? В самом деле, как нужно понимать сказанное выше?

Но первым "преподавателем" музыки была мать. У неё был хороший слух, но голос — никудышный. Так часто бывает. И "репертуар" у неё был такой же, как и голосовые связки.

И всё же нужно сказать моей первой учительнице:

— Спасибо! Ты привила любовь к мелодии, а слова в мелодию можно вставлять любые. Это я знаю

"Полюби песни!" настолько, насколько твоей "соображалки" хватит! И до сего времени путаюсь в словах советских песен, но их мелодии помню до нотки. Сегодня стыдно: во времена "торжества" советских песен я их не любил, и, следовательно, не исполнял, не насиловал детскую совесть, для насилия хватало других. Но это мелочь, главное — не поддаваться насилию непонятными песнями. У меня тогда получалось. Многие в отечестве нашем нынешний гимн терпеть не могут, но исполняют его, насилуют себя. Уверен, что всякие насилия над собой, а музыкальные — особенно, рано, или поздно, но заканчиваются предательством отечества. Как иначе? Я по принуждению исполняю государственный гимн, автоматически делаю, а где-то, в особом отделе мозга, презрительно кривит губы мыслишка: