Неделько Фабрио - Смерть Вронского

— Ну-ка, подержи, — сказал вдруг Вронскому первый из четников и, сунув ему в руки древко черного знамени, переключился на нескольких стариков, которые покорно приближались к откинутому борту грузовика.

Долго еще стоял граф Алексей Кириллович Вронский, конногвардейский капитан, с черным знаменем в руках, один-одинешенек под мрачным небом, упираясь ногами в земной шар, в пустом, отмытом историей пространстве, и по липу его текли слезы.

Слезы!

Первый раз после смерти Анны.

Непостижимыми путями, превращающими нашу жизнь в непознаваемое пространство, на котором история разыгрывает свои шахматные партии, письмо это попало ко мне. Вот оно:

…Я хотел еще описать вам здешние условия и то, как мы живем, но понял, что не смогу — нет таких слов, которыми можно было бы описать отчаяние, скорбь и безумие окружающей меня жизни (можно ли назвать это жизнью?). У меня нет сил рассказывать вам все это без какой-либо надежды на изменения к лучшему. И все, чем я занимался до сих пор, не имеет никакого смысла, потому что все мои письма, в сущности, были письмами из могилы. Все мы здесь умерли как люди. Когда я говорю «как люди», я имею в виду те привычки и обычаи, принятые в цивилизованном мире, которые мы, люди, совершенно обнаженные при рождении, натягиваем на себя слой за слоем, словно одежду. Но здесь мы убиваем, убивают нас. И больше ничего. Пресеклись корни нашего существования. Я не могу больше общаться с людьми без того, чтобы не подавлять в себе жалкие остатки достоинства и человечности, которые еще теплятся во мне. Я ненавижу всех вас за то, что у вас есть ванные с горячей и холодной водой, за то, что ваши дети могут ходить в школу, за то, что вы смотрите телевизор. Единственное, чего мы еще хотим, это чтобы нам дали спокойно умереть, без помпезности и звуков фанфар.

Капитан первого класса вышел из машины последним. По званию он был подчиненным своих спутников, да и сидел посередине, между ними, поэтому, пока они выбирались наружу, он, раскинув руки в стороны, придерживал обе дверцы автомобиля.

Потом и его нога коснулась земли, и в тот же момент он увидел стоявшие неподалеку ящики с взрывчаткой. Какое-то внутреннее вдохновение озарило его и наполнило преображающим чувством облегчения. Он подбежал к ящикам и один за другим начал перетаскивать их в машину. Пока он был занят торопливой погрузкой, перед машиной возникла череда обреченных, направлявшаяся к остановившемуся поблизости грузовику (они теперь подъезжали гораздо ближе к больнице, видимо, чтобы ускорить процесс загрузки).

Сейчас эти изуродованные дети Божьи теснились рядом с его машиной, спотыкались, подгоняемые напиравшими сзади, толкали друг друга в спины, прижимались боками и животами к капоту, даже негодовали, что он мешает им соблюдать порядок на пути к смерти, и ему вдруг начало казаться, что он в главной роли участвует в съемках фильма о народно-освободительной борьбе и что сейчас появятся фашисты со свастикой на рукаве, а потом — на тебе! — Славко и Мирко, воплощение братства и единства народов и народностей, в последний момент освободят от ненавистных оккупантов и предателей родины как рабочий класс, так и крестьян вместе с прогрессивной интеллигенцией… Он вздрогнул, поймав себя на том, что его внутренний голос говорит языком митингов.

— Сербы сюда, в сторону, усташи — в грузовик, — слышались крики охраны, усиливавшие общее смятение и вселявшие ужас.

Грудной ребенок на руках матери визжал как поросенок, выли от страха две закутанные в черное женщины, из рук одного из бывших пациентов больницы выпала толстая белая книга — Гомер, — и тут же молодой солдат злобно отшвырнул ее ногой в сторону.

Лысый толстяк с полковничьими погонами рысцой трусил от дверей больницы к машине, на которой недавно приехал, но капитану первого класса повезло, он вовремя успел заметить полковника, вскочил в машину, завел мотор и, быстро опустив стекло, левой рукой (в правой он держал зажигалку) замахал теснящимся возле машины людям, чтобы они дали ему дорогу.

Стараясь быстрее разогнать их, он до предела выжал педаль газа, мотор взревел, и это помогло — те, кто находился поблизости, шарахнулись в стороны.

Машина рванулась с места.

Но за рулем был теперь вовсе не тот, что несколько мгновений назад, капитан первого класса в форме офицера югославской армии, нет, за рулем сидел подросток в красном пионерском галстуке, улыбающийся, взволнованный, немного запыхавшийся, который только что бежал по середине длинной, уходящей за горизонт улицы с толпящимися на тротуарах согражданами, в руках которых пестрели майские цветы, он бежал, сжимая в правой руке факел Эстафеты молодежи, подняв его гордо и высоко, так, чтобы видели все, чтобы даже погибший отец из своей партизанской могилы увидел его, пионера-титовца, с Эстафетой товарища Тито…