Жоржи Амаду: Жизнь

— Перенеси заодно и меня. Я сяду к тебе на плечи. Молодой человек согласился и, переправившись, сказал:

— Все, можешь слезать.

Но тут хитрый и лицемерный старик не согласился:

— Ну нет, я хорошо устроился у тебя на плечах и ни за что не слезу.

Так и эта машинистка не хочет оставить меня в покое. Я утверждаю, что нищета неприглядна и непонятна. Поэтому я не знаю, будет ли мой рассказ… Каким он будет? Я ничего не знаю, у меня не хватает вдохновения. Будут ли в нем какие-то происшествия? — Конечно, будут. Но какие? — Этого я тоже не знаю. Я вовсе не хочу разжигать ваше нездоровое любопытство, я и в самом деле не знаю, что меня ждет: слишком неспокойный характер у моей героини. Каждую секунду она пытается выскользнуть из моих рук, и мне приходится прикладывать огромные усилия, чтобы удержать ее.

Забыл сказать, что все, о чем я пишу, происходит под аккомпанемент барабанной дроби, выбиваемой каким-то солдатом. В тот момент, когда я начну саму историю — барабанный бой сразу же прекратится.

Вот девушка смотрится в зеркало и — барабанная дробь — в зеркале отражается мое усталое бородатое лицо. Потому что она — это я. Но в то же время я не сомневаюсь, что она существо материальное. Опережая события скажу, что она никогда не смотрелась в зеркало обнаженной, потому что ей стыдно. Стыдно из-за целомудрия или из-за того, что она некрасива? И еще я спрашиваю себя, не опозорюсь ли я перед всем белым светом? Внезапно реализм захватил меня: я творю человеческое существо и трепещу. Реализм нужен мне, как художнику-абстракционисту, чтобы доказать, что он пишет такие картины потому, что ему так хочется, а не потому, что он не умеет рисовать. Чтобы нарисовать эту девушку, мне надо во всем ограничить себя; чтобы постичь ее душу я должен поститься и пить белое охлажденное вино: такая жара стоит в этой келье, где я запер себя и откуда из прихоти хочу изучать мир. И еще мне надо отказаться от футбола и женщин, не говоря уже о том, что я не должен ни с кем общаться. Вернусь ли я когда-нибудь к прежней своей жизни? Очень сомневаюсь. Да, забыл сказать, что пока я ничего не читаю, чтобы не портить изысками простоту моего языка. Потому что, как я говорил, слово должно быть самим собой, инструментом писателя. Или я не писатель? По правде говоря, я больше актер, потому что, только жонглируя знаками препинания, я могу заставить текст дышать и следовать за собой.

Еще забыл сказать, что история, которая вот-вот должна начаться — потому что я уже не выдерживаю напора фактов — истории, которая вот-вот начнется, написана под патронажем прохладительного напитка, популярного во всем мире, и поэтому я ничего не получаю за его рекламу. Увы, это тот самый напиток, который спровоцировал последнее землетрясение в Гватемале. (Имеется в виду реакционный военный переворот 1954 г.) Хотя на вкус он — смесь лака для ногтей, туалетного мыла и жеваной пластмассы, все обожают его и раболепствуют перед ним. И все потому (я скажу одну вещь, которую, может быть, не все поймут), потому, что это питье, содержащее коку — сегодняшний день. Оно — средство стать частью настоящего, ведь человек с характерной бутылочкой в руке чувствует себя довольно современным.

Что касается девушки, то она жила в безлюдном чистилище, не приближаясь ни к аду, ни к раю. Она просто жила, вдыхая и выдыхая, вдыхая и выдыхая. А что еще нужно, по правде говоря? Да, ее существование безрадостно. Но почему я чувствую себя виноватым? И пытаюсь освободиться от груза несуществующей вины перед этой девушкой. Девушка эта я вижу, она почти вошла в мой рассказ — девушка эта спала в холщевой рубашке, испачканной подозрительными бурыми пятнами. Холодными зимними ночами она сворачивалась клубочком, чтобы заснуть, согревая себя своим собственным теплом. Она спала с открытым ртом из-за хронического насморка, изможденная, проваливаясь в сон.

Должен добавить нечто очень важное для восприятия моего рассказа: мое повествование от начала и до конца сопровождается легкой, но постоянной зубной болью. Эта история сопровождается так же плачущими звуками скрипки, на которой играет очень худой человек на углу. У него такое вытянутое и желтое лицо, как будто он уже умер. Вполне возможно. Я говорю так длинно, потому что боюсь, наобещав слишком многое, дать малое и самое простое. Ведь эта история почти ничто. Единственный способ начать — это собрать все свое мужество и — одним махом, как купальщик в ледяную воду. И вот я начинаю, сообщив, что — она была неподготовленной. Неподготовленной к жизни. Ей не хватало умения приспосабливаться. Совсем недавно она поняла, что ей не хватает самой себя. Если бы она была способна выражать свои мысли, она бы сказала: мир не принадлежит мне, я не принадлежу себе. (Мне будет трудно написать эту историю. Хотя у меня нет ничего общего с этой девушкой, я дальше буду писать все через нее, превозмогая свои страхи. Факты вопиют, но рядом с фактами есть шепот, он-то меня и интересует).