Валерий Попов - За грибами в Лондон [сборник]

– Вон она! – заорал вдруг Никита.

По крутому берегу за протокой, сквозь чащу и бурелом, лосиная наша нога скакала за лосем, который улепетывал на всех своих четырех от такого ужаса!

– Такое только с вами может произойти! – произнес Игорек.

…Сперва мы успешно гнались за ногой на катере. Коля-Толя, наш лиходей, золотые руки, серебряная душа, глаз-алмаз, все мгновенно наладил, обмотал сломанный вал какой-то портянкой, и винт врубился, поднял сзади бурун. Игорек из последних сил пытался быть снисходительным, но азарт захлестывал и его.

– А скажи-ка, дружо-ок, – обращался он к Коле-Толе, – сколько, как ты думаешь, срок действия твоей… э-э-э… портянки?

– А… кто ее знает! – азартно отвечал Коля-Толя, глядя вперед.

– Как утверждает… э-э-э… наш пьяный друг, некоторый запас прочности имеется, – перевел Игорек речь Коли-Толи для нас, культурных людей.

Все-таки мы, трое, близки. Сколько мучились, много думали: «Жили не по лжи ли?» И вот – снова мы вместе.

Лось скрылся, прыгнув вбок, сообразив, видимо, что дело не в нем, и теперь нога уматывала исключительно от нас: крепко мы ее запугали! Но настигали-таки… И тут! Как раз возле омута зловещей щуки послышался треск – с ходу врезались в топляк! Потом заколотился в трюме вал – срок действия нашей портянки вышел, и она разлетелась… До сих пор носим обрывки ее на груди как память о нашем героизме!

– Ну все! – побледнел Никита.

Мы тонули. Да, немножко перегрузили наш борт. И бочка дегтя, образно говоря, оказалась последней каплей. Воды в каюте было по колено.

– Кто хочет – может уйти! – блестя мазутом, бензином, дегтем, орал Никита…

Но никто не покинул борт. Даже Виолетта.

– Ой, как интересно!

– Отлично, тонем вместе! – заорал Коля-Толя.

Мы погружались. В гости к щуке… Надеюсь, она помнит нашу доброту?

Вокруг уже было абсолютно темно! Чистый деготь. Так что уже и непонятно: на воде мы или уже под водой?

– Смотри!.. – прошептал Никита.

Тихо мерцая, мимо нас с робким шорохом пролетал клин лосиных мух… вытянувшийся в форме нашего катера! Чуть замедлясь, пролетел мимо нас и стал удаляться… как красивая мечта, порвавшая с тяжелой реальностью! Мы убито молчали.

– Нехорошо, – капризно произнес Игорек, – когда форма опережает содержание!

Форма застыла (видно, обидевшись?). Потом вернулась, попятясь – и села на катер, как чехол. С тихим чмоканьем нас вынули из воды… понесли. Какое же содержание без формы – еще один пример. Мы полуплыли-полулетели. Мухи справлялись уже с трудом. Впереди, если верить карте, нас ждали Важины, Козоручей, Хевроньино, Пидьма, Плотнично, Ровский Карьер и, наконец, Вознесенье.

Мы тихо двигались в абсолютной тьме. Лишь наш «чехол» сиял множеством крылышек.

– А че? Гордо идем! – произнес Коля-Толя.

Ночь, проведенная вне дома, гораздо просторней обычной ночи. Особенно она хороша под открытым небом: в душу входит Вселенная. Я лежал на корме с закрытыми глазами – и летел в Космосе. Такого не было давно – не зря мы мечтали об этом плавании всю зиму. В глухую февральскую пору, особенно тяжкую, Никита сознался: ты знаешь, я карту тайком мочу в ванной и нюхаю… так плыть хочу. И вот – сбылась мечта; простившись с городом, мы прошли по Неве до Шлиссельбурга, до бушующей Ладоги, потом, уж не буду вспоминать как, протырились по узкому Ладожскому каналу до Свири, по ней махнули почти до Онеги – гуляли как хотели! Потом, на Вознесенском заводе, благодаря связям Коли-Толи, подлатали дно – и вольготно, по течению, спустились по Свири обратно в Ладогу, к тому времени притихшую, сияющую. И вот уже две недели блаженствуем тут, неторопливо пересекая ее по диагонали: от Свирской губы на восточном берегу до уютных шхер на севере. В тихих теплых заливах жизнь беззаботна и легка. Лосиные мухи, прижившиеся на катере и в суровых переходах обтягивающие его, как чехол, в затишье обленились, разнежились, висели жужжащей тучкой поодаль, после строгих форм все больше склоняясь к ленивому абстракционизму. И, наконец, с легким ветерком подались к западу – видимо, на какое-то модное биеннале. Ветерок между тем не стихал, нагоняя на спокойную воду вороненую рябь, похожую на мурашки. И становилось зябко, и сердце сжималось: сколько ни тяни, а все равно предстоит обратный путь через коварную Ладогу в тяжелую городскую жизнь… Ну еще хотя бы сутки блаженства!

Каждое утро – этот прелестный пейзаж: светлые расходящиеся протоки, хвойные острова, похожие на лохматых ежей, застывших на зеркале.