Богомил Райнов - Элегия мертвых дней

Это же полнейшая нелепость, но монолог продолжает течь и растекаться тягучим замесом, выплескивается не только на настоящее, но и на будущее, и иногда воронкой закручивается вокруг мысли о том, что могло бы случиться и как было бы хорошо, случись оно на самом деле, вращается вокруг этой навязчивой мысли, прокручивает ее снова и снова, снова и снова шлифует, дабы сияние ее стало еще ослепительнее и заманчивее, но чем дольше он буксует на ней, тем больше выхолащивает ее, и она меркнет и угасает, пока совсем не исчезнет и не выйдет из обращения, чтобы смениться другой, которая в свою очередь также попадет в ворох выцветших фотографий чего-то, не того, что случилось, а того, что должно было бы случиться, но, разумеется, никогда не случится наяву, фотографий неродившихся дел и событий.

Хотеть — значит мочь, гласит поговорка, и многие убеждены, что первым или даже единственным условием обретения чего-либо является сильное, истовое желание, будто желание — это некий магнит, властно притягивающий желаемое. Может, это и так, но во всяком случае не для меня. Ибо, как я заметил, чем сильнее я чего-либо желаю, тем безнадежнее оно отодвигается от меня, будто мое желание отталкивает его. Стоит перестать желать, и может статься, что желаемое само приплывет тебе в руки. Да что толку, если желание уже исчезло.

Но с течением времени размышления о желанном глохнут, и монолог поставляет мне все меньше картин, связанных с блажью, потому что у меня остается все меньше времени на то, чтобы они стали явью, и я все чаще ловлю себя на том, что размышляю не о желанном, а о причине того, почему оно остается несбывшимся до конца и, мысленным взором пробегая по календарю прошлых лет, я ворошу всякий хлам, копаюсь в забытых делах и ищу ошибку.

Ошибки нет, иногда говорю я себе для успокоения. Жизнь — неизбежная амортизация. Начинается с мечты, а кончается разочарованием. И чем радужнее твоя мечта, тем горше разочарование. Жизнь не созидают спокойно, расчетливо и планомерно, как строят дом. Скорее ее созидают, как те строения, что сооружаются, за неимением лучшего, из скудного материала, с помощью наличных подручных средств, а потому нередко они являют собой нищенские хибарки или же попросту остаются незавершенными. Так что довольствуйся этим жалким сараем, сляпанным собственными силами, и не рыпайся. Ошибки нет.

Но я знаю, что ошибка все-таки есть. Хотя, вполне возможно, она не ограничивается рамками одного дня, не сводится к одному-единственному поступку. Вряд ли она относится к числу тех роковых, одноразовых, а скорее уж к тем, другим, коварным и неощутимым, обнаруживающим себя не внезапным провалом, а долгой цепью мелких ошибок, каждая из коих столь незначительна и тривиальна, что выглядит невинной оплошностью, объясняемой несовершенством человеческой природы.

Ошибка все-таки есть. Раз путь пройден, а цель не достигнута, значит, есть ошибка. И точно так, как в тесном пространстве комнаты я сейчас переставляю налитые свинцовой тяжестью ноги, всю жизнь я медленно и неуклюже продвигался в пределах избранного поприща. И ни разу не сумел — подобно тому молодцу из книги — воспарить и вольно понестись в небесной лазури к подернутому синеватой дымкой сказочному городу, разве что только в сновидениях. А наяву тяжело переставлял свинцовые ноги, спотыкался, падал, чтобы снова неохотно и неуклюже продолжать свой путь, не зная наверняка, действительно ли иду или просто топчусь на месте.

Ошибка все-таки есть. Я оборачиваюсь назад и вижу все эти растранжиренные дни, бесцельно промотанные, мертвые дни моей жизни. Не надо корчить из себя трагического героя, бормочет слепец подле меня, тот, который такой же я, только другой я, мой вечный собеседник и враг. Не надо корчить из себя трагического героя, в любом деле — свой допустимый процент брака, не так ли? Гигиеной труда предусматриваются короткие передышки. Много ли найдется таких, кто ишачил всю жизнь? Коли ты не пьешь, значит, играешь в карты; если не волочишься за женщинами, то ходишь на рыбалку; мотаешься по гостям, дерешь глотку на игрищах, собираешь марки, терзаешь знакомых анекдотами с бородой и занимаешься бог весть чем еще, все тужишься выдать на-гора нечто, а на поверку — пшик, переливаешь из пустого в порожнее, захламляешь окружающую среду отбросами, бесполезными поступками и словесами.

Но все-таки я продолжаю вглядываться в прошлое, во все эти растранжиренные, мертвые дни моей жизни. Может быть, некогда, в те времена или еще раньше, они воспринимались мной как невинная шалость, как озорной мальчишеский побег из школы. Но сейчас они застывают в дали серыми безобразными нагромождениями средь пустынной равнины. Неприветливый пейзаж.