Арина Веста - Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга

Шайтанкой гору прозвали не зря. Неглубокие печоры и подземные ходы, ведущие с поверхности, заканчивались тупиками, но в верховой тайге, верстах в трех от горы, стояла на гривке каменная баба с широкими раскинутыми в стороны ладонями, похожая на крест. Откуда она взялась в безлюдных краях, никто не ведал, тунгусы говорили о богатырях, давно покинувших этот край, а русские старатели прозвали каменную бабу Матерой. У подножия Матеры и был настоящий вход в пещеры.

Снаружи брякнула ставня, и на заиндевелое окно набежала густая черная тень. Кто-то шумно ткнулся в дверь и, нащупав скобу, потянул на себя.

– С нами крестна сила! – Северьян укрыл хартию на груди и схватился за рогатину: когда обустраивался на ночлег, поставил поближе, на случай, если к камельку нагрянет косматый Хозяин. Из распахнутой двери повалил морозный пар, и вошел в избушку великан в мохнатой шубе до пят. Встал, подпер шапкой матицу, стукнул посохом и повел речь по писаному.

– Мир вашему дому, дозвольте переночевать, – произнес чуть нараспев.

– Ночуй, Бог в помощь… – опешив от вежливой речи, ответил Северьян.

– У Бога дорог много, – в лад ему отозвался ночной гость. – Выбирай любую…

– Гладко стружишь, а стружка кудревата, – недобро заметил Северьян.

– Рыбак рыбака видит издалека. – Ночной гость не лез в карман за новым присловьем. – Земной поклон, – произнес он как бы между прочим и земно поклонился хозяину избушки, но Северьян понял тайное слово по-своему.

Он засветил лучину, исподтишка разглядывая ночного гостя. Богатая шуба из тобольских енотов и крутая, как пасхальный кулич, шапка – в пору купцу-краснояру или горному заводчику. И только посох с резным верхом из моржовой кости и крестиком-кукишем на вершине говорил о том, что гость не простой – духовного звания, посланник какой-нибудь диковинной веры или толка, – и Северьян поспешил забросить новый крючок к знакомству:

– Откель будешь, гостик? Из наших мест али из-за Камня?

– С Кудым-Оша иду, – отозвался полуночный гость.

Он скинул шубу и шапку, и странный запах разлился по избушке от его оттаявшей бороды, точно вешними фиалками запахло.

Северьян крепче перехватил древко рогатины и притулил за спиной, но вслух сказал:

– Добро, поживи с наше да пожуй каши…

Гость усмехнулся, сел за стол и съел ложку-другую остывшей каши.

– Ну что, убедился, живой я, человек Божий, кожей обшит…

– Теперь вижу, – нехотя согласился Северьян. – Ох, смотри, отказался бы ты есть – тогда точно кромешник!

Кому, как не Северьяну знать, что с Кудымского перевала еще никто не приходил, по тем долам люди не ходят, звери не бродят, ядовитые руды в горах лежат и тихой смертью гасят всякого, кто коснется каменной груди богатыря Кудым-Оша. Только тунгусы, таежные цыгане, знают окольные тропы и два раза в год проводят по ущельям своих олешек.

– С самого Питера еду, – похвалился гость, – с Царского Села! Два дня назад с чугунки сошел – и сразу на олешков! Самоеды меня к Енисею доставили и завтра обещали санки прислать.

– Сам-то откель, с каких земель? – мирно спросил Северьян. – По говору ты наш, чалдон…

– Чалдон и есть, а зовут меня старец Григорий.

– Старец, а не стар есть – али чин у тебя такой?

– Каков чин – таков и почин. Давно в миру живу и всякого насмотрелся…

На печке зашелся кашлем беглый.

– Да кто там у тебя? – спросил гость, разглядывая разметавшегося в жару Осипа.

– Артельщик мой и заединищик… Сильного сердца и большой удачи человек, – ответил Северьян. – С виду малохольный, а волков матерых, как кутят, разметал, ты не смотри, что одежонка на нем плохонькая…

– Рубище не спасет, порфира не вознесет, – зевая, заметил старец. – На все нужно знание и опыт… – И замолчал, мудро указуя, что человеческому слову всегда есть предел, молчание же беспредельно…

Утром из морозной тишины, редко где на сопках гаркнет проснувшийся ворон, выпростался далекий бубенчик и заговорил, забряцал нежным заливистым голоском, точно уговаривал собираться в дорогу. Сквозь маленькое окошко было видно, как на заброшенном тракте остановились нарты, запряженные на русский манер: тройкой оленей.

Каюр привязал оленей и пошел к зимовью. В дверях он земно поклонился старцу, приложив правую ладонь к груди.

– Садись любезный, погрейся, замерз, поди, – прогудел старец Григорий.

Молодой черноглазый каюр откинул капюшон дохи и сел на пол, спиной к печке. Из-за пазухи он достал блестящий металлический шар, размером с крупное яблоко. Низкое зимнее солнце рыжим лисенком лизнуло шар и разлилось по круглым орбитам.