Валерий Казаков - Асфальт и тени [Рассказы, повесть]

— Диктуй адрес, я скоро буду!

Дверь Виктору Анатольевичу, после надлежащего допроса, открыла зареванная, очень хорошенькая девица, в которой ни при каких обстоятельствах он бы не узнал строптивую, вечно дерзящую школьницу, какой он запомнил Вику пятилетку тому назад.

Конечно же, главной проблемой двадцатилетних девиц в наше время являются двадцатилетние прыщавые недоросли, у которых в яйцах уже пищат птенцы, а мозги все еще похожи на студенистую массу, к тому же воняющую табаком и перегаром.

Викин бой-френд, или френд-бой, кто их там разберет, в хорошеньком подпитии сел за руль ее «восьмерки» и сбил некую гражданку. При разборе в ГАИ Вика подтвердила слова Толика, так прозывалось недоразумение в штанах, что выпивали они вместе, и она знала о его состоянии, передавая ключи своей машины. А данное обстоятельство по всем канонам влечет уголовное наказание. Толик повел себя гадко, чего и следовало ожидать от отпрыска якобы интеллигентной семейки. России никогда не везло с этой социальной прослойкой. Дело принимало для зареванной девчонки скверный оборот. А здесь еще оказалось, что гражданочка убиенная с уголовным прошлым и, соответственно, с такими же связями. Пошли звоночки, ночные стуки в дверь и тому подобное, словом, все, что в таких случаях и бывает в зарождающемся правовом государстве.

Они сидели на неприбранной кухне, и Вика, забравшись по-детски к нему на колени, уткнувшись, как щенок, куда-то в ухо, поминутно шмыгая носом, повествовала свою невеселую историю. А он, к своему удивлению, несколько смущаясь, как умел, успокаивал неожиданно ставшего для него родным беззащитного человечка.

Странно устроен наш мозг или душа, кто его знает? Буквально час назад Рестецкий сходил с ума от ревности к собственной жене, явно трепавшейся с кем-нибудь из подруг, и вот, забыв обо всем, трепетно поглаживает молодое упругое тело формирующейся женщины. И его волнует эта близость. Касание пахнущих юностью волос, беспомощное сопение, полная покорность, ожидание покровительства и защиты странным образом накладывались на то вспыхнувшее дома чувство, сливались с ним воедино, обретали что-то недостающее для безрассудного полета.

Дело он уладил быстро. Благо живем мы все еще в затянувшемся на столетия переходном периоде. Никто толком уже и ответить не может, из чего и во что мы в очередной раз переходим, а посему основным регулятором межличностных отношений у нас по-прежнему остается средневековый принцип традиционного права. Диковато звучит в третьем тысячелетии, зато удобно и необременительно. Даже страшно себе представить, в какую сумму вылилась бы судебная тяжба по подобному делу, скажем, в той же Германии.

Виктор Анатольевич уладил все десятком телефонных звонков. Официальная часть была завершена, и в итоге выходило, что Вики в машине на момент наезда не было, а появилась она только после звонка Толика, чтобы забрать машину, которой тот управлял по доверенности.

Подобный поворот дела вызвал в доверчивой душе Виктории противоречивые чувства. Теперь ей было жалко убийцу, который еще вчера делал все для того, чтобы выгородить себя и представить ее в неприглядном виде. Вика, вздыхая, лепетала о том, как Толянчику будет плохо в лагере, что-то о нем рассказывала. Выходило, что дружок — полное ничтожество, капризный, самовлюбленный баловень, неплохо разбирающийся в компьютерах. Рестецкий не переставал удивлялся наивности и примитиву отношений современной молодежи.

— Вика, ну если он, как бы это помягче сказать, такой слабый человек, да к тому же трус, зачем он тебе? Какой из него муж получится?

— Ой, дядя Витя, я сейчас умру со смеху! Тольчик — муж! — Она засмеялась, беззаботно, легко и заразительно, так умеет смеяться только детство, еще окончательно не сгинувшее в затхлых лабиринтах обыденной жизни. — Вы как папа — «мужчина, муж, воин, защитник». Да он просто Толик. Я не завидую его будущей жене, возможно, он со временем и повзрослеет, а мне в нем нравилась как раз эта невзрослость — сначала делай, а там будь что будет.

— Ну вот и наделали! — жестко, как на служебном совещании, подвел итог Виктор Анатольевич, глянув на Вику.

Та сразу съежилась, обиженно заходила скулами, готовая разразиться теперь уже другим, капризным плачем.

«Какие они все одинаковые, и малые и взрослые, даже нижнюю губешку и то все одинаково выпячивают, демонстрируя высшую степень обиды и преддверие слез. Ну уж нет, тебя я, птица молодая, гладить по перышкам не буду. А то завтра какой-нибудь очередной Толик чего доброго и на иглу посадит».