Алла Шильман - Может быть

По-настоящему любить город – была уверена Евгения Николаевна, с нежностью и болью, так чтобы щемило сердце, и замирала душа, можно было только утром. Впрочем, утро тоже должно быть настоящим – с первыми лучами восходящего солнца, с прозрачным воздухом и отсутствием прохожих.

Воронеж встретил Евгению Николаевну именно так – прозрачным воздухом, первыми лучами солнца и практически полным отсутствием людей на улицах. Последнее, впрочем, было неудивительно, учитывая время прибытия поезда – 5.40 утра. Единственное, что его портило – назойливый гул таксистов, которые, словно пчелы на мед, многочисленной стаей толпились у центрального входа в вокзал. Как минимум человек восемь или десять предложили доставить ее в любую точку города «за самое короткое время» либо «практически даром», либо «очень недорого». Портить свое утро общением с бесцеремонными таксистами не хотелось. Впрочем, желания потолкаться в тесном автобусе (совсем скоро должен начаться час пик, а тут еще на остановке стали собираться многочисленные прибывшие пассажиры того же самого поезда, на котором приехала и она сама) тоже отсутствовало. Евгения Николаевна, чтобы не терять очарование начинающегося дня, сдала сумку в камеру хранения (благо последняя работала круглосуточно) и решила немного прогуляться. Естественно, о том, чтобы дойти пешком до материного дома, не шло даже речи – та жила практически на самой окраине, а вокзал находился в центре. Но вот немного погулять по городу было вполне возможно, а чтобы мама не волновалась, Евгения Николаевна позвонила ей из ближайшего телефона автомата и попросила, чтобы та встретила ее примерно часа через полтора на вокзале. Полутора часов, по расчетам Евгении Николаевны, должно было вполне хватить на встречу с родными местами. С другой стороны, именно через столько на улицы утреннего Воронежа хлынет поток спешащих людей, не замечающих ничего и никого вокруг и оттого жестоких и отстраненных, и город перестанет быть милым утренним городком, достойным любви. Он превратиться в еще одного безликого пыльного монстра, с которым нужно бороться, даже если нет ни малейших сил на это. Да, подумала Евгения Николаевна, полутора часов должно как раз хватить.

Прямо от вокзала она отправилась на центральную улицу, такую нарядную в зелени тополей. Как-то даже и не верилось, что всего через пару недель, когда эти очаровательные зеленые существа вступят в пору своего цветения, на улицы плотной пеленой опустится удушливая вуаль из тополиного пуха, застилающая глаза, мешающая дышать, плотными грязными комьями путающаяся под ногами. От малейшего дуновения ветерка все это безобразие будет взлетать в воздух, мешая прохожим и превращая город в совершенно непригодное для жизни место. Евгения Николаевна всегда жалела несчастных, которые жили на улицах, воздух которых «очищали» тополя. Это было единственное время года, когда с городом нельзя было мириться даже утром.

По центральным улицам двинулись собирать пассажиров первые троллейбусы. Кое-где дворники старыми метлами, уныло матерясь по поводу правительства, молодежи и просто жизни, кое-как подметали тротуары, покрытые на столичный манер дешевым аналогом московской брусчатки – тротуарной плиткой самого отвратительного качества, с частыми трещинками от жестоких морозов и глубокими сколами от ломов и лопат сторонников самых кардинальных мер в борьбе с гололедом. На столбах еще горели фонари, растрачивая бесценные киловатты энергии. А потом, подумала Евгения Николаевна, город будет лихорадить от бессмысленных отключений электроэнергии, с помощью которых власти будут пытаться сэкономить эти самые бесцельно растраченные киловатты.

Она проходила мимо спящих витрин, разукрашенных с претензией на изящество. Мимо убогих современных декораций фасадов, так жестоко закрывающих изящную старину. Впрочем, изящной старина была лет как минимум двадцать назад – когда последний раз ремонтировались эти самые фасады. Теперь же вид ее был убог и жалок, а отрывающиеся куски штукатурки грозились поразить своим великолепием если не мысли, то саму голову – точно, причем в самом буквальном смысле этого слова.

Город практически не изменился. Точно так же спали два его фонтана на центральной улице, которые то ли отключали на ночь, то ли вообще забыли включить на это лето. Как забыли, вероятно, посадить и цветы на некоторые клумбы. Хотя, может быть, их там и сажали, но они просто не прижились, а Воронеж – это вам не какой-нибудь европейский городишко, или та же самая Москва. Воронеж – город в большинстве своем фаталистов, которые принимают судьбу такой, какова она есть. Если уж послал господь такую власть, то, видимо, так и должно быть, нужно смириться и пытаться жить дальше. Так и клумбы: если судьбой написано, чтобы они погибли, то, значит, и сажать второй раз уже не надо.