Алексей Слаповский - Победительница

– Но я пока ничего не решила, – сказала Сандра, опустившись после этого в воду. – Если кому-то чтото не нравится, говорите прямо.

– Мне нормально, – сказал кажется-Самсон.

– Мне тоже, – сказал Володя. Но жилочка задрожала. И я ушла.

Некоторое время они были втроем, потом появилась еще какая-то Эмма, девушка выше двух метров и имевшая в связи с этим преимущества, потому что любой мужчина, который отказался бы иметь с нею секс, мог быть заподозрен в отсутствии политкорректности и толерантности. Потом там еще кто-то был, время шло, жилочка подрагивала, я страдала.

И однажды, не выдержав, сказала Володе:

– Сынок, не обманывай себя. Ты хочешь, чтобы Сандра была только твоей, ведь так?

– Мало ли что я хочу. Желания – дело неподконтрольное. И часто вредное. Ты вот хочешь крем-гофре, но не ешь его. Потому что вредно.

– Не сравнивай. Да, я знаю, что человек не может принадлежать другому без его согласия. Но ты пробовал спросить ее: способна ли она хотя бы некоторое время находится только с тобой? Если она скажет нет, значит, не настолько ты ей нужен. И тебе лучше бросить ее...

– Мама!

– Извини.

Я извинилась, потому что в запальчивости произнесла выражение, которое в описываемое время звучало хуже грязной брани. В начале века мы спокойно говорили: «Она его бросила», «Он ее бросил», вкладывая в это образное значение, а не прямое – никто никого наземь на бросал. Но потом и это значение стало казаться неприличным: никто никого не имеет права бросить ни в прямом, ни в переносном смысле. Следовало выражаться: «Воспользовался своим правом свободы, предоставив свободу другому человеку». Или: «Я освободила его», «Я освободил ее».

– Извини. Тебе нужно освободить ее.

– Не хочу. В тебе просто говорят пережитки.

– Возможно. Но я опасаюсь за тебя.

– Я не хочу об этом с тобой говорить! – сказал ты.

Нет, я ошибаюсь. Такая формулировка была в то время тоже невозможной – никто не имел права уклоняться от общения, если другой хотел его продолжить.

Он спросил:

– Насколько важно для тебя говорить об этом сейчас?

Я пожалела его – пожалела, забыв, что умная мать обязана быть жесткой. И сказала:

– Я могу и после.

– Тогда после, если ты не против.

– Не против.

Но разговора на эту тему больше не было.

А потом произошло страшное.

Я была тогда в какой-то поездке.

Ночь.

Телефонный звонок.

Я вскакиваю и обливаюсь холодным липким потом.

Невероятным способом я угадываю, что мне сейчас скажут.

– Извините, что поздно... Ваш сын...

– Я вылетаю!

Они очень торопились, Володечка, похоронить тебя без меня. Ты был изуродован, они не хотели, чтобы я это видела, хотя применили пластическую косметику, насколько это было возможно. Ты употребил то, что разрушает на молекулярном уровне...

Я звонила им каждую минуту и требовала, чтобы дождались.

Они отвечали, что есть определенный порядок, который нельзя нарушать. Я могу заказать стопроцентно идентичную копию.

Я не хотела копии. Я хотела увидеть тебя, Володя. Я надеялась, что всё еще поправимо. Стоит мне только успеть доехать до тебя, увидеть, прикоснуться – и ты оживешь.

Я успела, увидела, прикоснулась.

...Сейчас, Володечка, я несколько часов плакала, жалея и горюя, что родила тебя на свет, а ты погиб. Но вспомнила, что не родила и, следовательно, ты не погиб. И успокоилась. Насколько это лучше и для меня, и для тебя...

И всё же иногда я в полной уверенности, что ты действительно жил. До деталей, до эпизодов, до имен тех, кого ты любил...

А вот твой отец, вернее, тот, кто мог быть твоим отцом и некоторое время был им, он давно уже мертв. Он умер молодым, ему не было даже семидесяти.

Но я ведь до сих пор не сказала, кто он.

Это, конечно, Влад.

Вернее, тот, кого я называю Владом.

У меня немного опять всё запуталось. Я уже закончила университет, когда стала «Мисс Вселенная»? Не помню.

Сколько мне было лет тогда? Двадцать или двадцать три?

Не помню.

Но неважно, неважно.

Весна остается весной, сколько бы тебе ни было лет и какая бы ни была вокруг общественная система. Я помню, первое мое возвращение в Москву после долгой разлуки было весной. Влад знал об этом заранее и поэтому высвободил себе целых два дня. Он повез меня на подмосковные озёра. Это, Володечка, были огромные образования пресной воды, в которых можно было даже купаться, а из некоторых после минимальной обработки даже пить воду. По крайней мере, я своими глазами видела, как Влад зачерпнул воду пригоршней и выпил со смехом – и не только остался жив, с ним даже не было никаких неполадок.