Юрий Гончаров - Большой марш (сборник)

– Удивительно! – помолчав, проговорил Коровин, поворачиваясь к людям, что стояли возле стойки. – Совершенно непостижимые вещи! Всесоюзные совещания на курортах. Спортсмены навалом. Самое время – учиться, работать, а у них месяцами сборы, тренировки, соревнования… Вторая гостиница – и битком! Только спортсмены. Сколько же их тут всего, если по всем гостиницам посчитать?

– А в зимнее время во всех южных городах так, вы разве этого не знаете, вам это в новинку? – сказал Коровину один из стоящих перед ним мужчин.

– Коля, не заводись! – потянула Наташа Коровина за рукав.

– Вы что же – против спорта? – снисходительно-насмешливо, как будто Коровин говорил явные глупости или наивничал, как ребенок, сказала рыжая девица. – Надо же спортсменам тренироваться, повышать мастерство. А то не будет у нас рекордов.

– Я не против спорта, а против того, о чем говорю. Я против вот чего… – Коровин нашел взглядом женщину с бутылочкой в руке. – Вот приехала мать, привезла двоих детей, надо полагать – по серьезной нужде, с детьми так просто не ездят… Вы откуда? – спросил он женщину.

– Мы из Челябинска.

– А что вас сюда привело?

– Дети коклюшем болели, доктор сказал, надо им морем подышать, закрепить лечение…

– Вот видите, – сказал Коровин рыжей, – закрепить лечение. Из Челябинска, не близко, тысчонок пять верст. Небось ехали и рассчитывали найти здесь прием какой полагается, лечебная ведь зона. А вы из нее олимпийскую деревню устроили!

– При чем тут я! – вскипела рыжая, разом теряя последние остатки своей веселости, шутливого настроения. – Я устроила! Вы слышите? Надо мной начальство есть, я думаю, оно лучше нас с вами в делах разбирается, что и как тут устраивать… А больным надо с путевками ездить, а не так вот – вздумал, в поезд – и прикатил… Если так делать – никаких гостиниц не хватит, сколько их ни настрой…

– Коля! – тихо, не прибавляя голоса, но с еще большей мольбой произнесла Наташа.

Коровин сдавил в себе вскипевшее. Его подмывало много что еще сказать, просто – выговориться, облегчить себя от раздражения. Но он вспомнил про Наташу, – она уже волнуется, а ей это совершенно нельзя. Тем более что действительно ведь все это впустую, напрасно, – и его вспышка, и это его «выступление». Простое «сотрясение воздуха», ничего оно не изменит…

На улице у автомата он выпил стакан шипучей воды без сиропа со злым, острым газом, горстью мелких гвоздей впившимся ему в горло и нос, и вдруг, в секунду, успокоился.

– Ну их к черту! – сказал он с сердцем, имея в виду гостиницы, их служителей, которых они повидали, а заодно и свою идею – обосноваться в гостиничном номере. – Давай искать у частников. Это, конечно, не то, но что делать? Потерпим, ладно. Но сперва все же надо поесть, а то я от голода совсем кусаться стану…

Они вернулись в кафе, мимо которого проходили на пути в «Приморскую». В нем по-прежнему было почти безлюдно, только за двумя или тремя столиками в разных концах зала сидели посетители, остальные столы сверкали идеальной полировкой, манили уютом темно-красных кресел, стоящих в строгом, четком равнении, чинном порядке.

– Что возьмем? – спросил Коровин.

– Я бы хотела только чашку бульона и какой-нибудь пирожок. Или булочку. Слоеную.

– Ты совсем перестала есть, – недовольно заметил ей Коровин. – А в твоем положении нужно как раз наоборот.

– Не хочется…

– Надо через не хочется. Посмотри, как у тебя обтянулось в последнее время лицо.

– Это из-за той простуды. Но уже все прошло.

– И до простуды ты была такой же.

– Ничего, все наладится. Мне надо просто отдохнуть, отоспаться.

– Так только бульон?

– И пирожок. Или слоенку.

– Ну, а меня бульоном не накормить.

– Ты спроси что-нибудь мясное. Может, здесь пельмени есть. Ты ведь их любишь.

Пельмени действительно нашлись в меню. Коровин попросил положить в одну тарелку две порции, взял себе большую чашку кофе. А Наташе – как она просила: бульон со слоенкой.

Кафе было без официантов, Коровин сам принес все на подносе на столик.

Они совсем не спешили, но все же их обед занял не больше двадцати минут. Да, в этом было истинное наслаждение: отдыхая всем телом, сидеть в покойном кресле, мелкими глотками пить крепкий до горечи кофе, смотреть за окно, мимо которого проходили гуляющие по набережной, на сине-зеленую полоску моря, по которой с маленьким белым буруном, кипевшим у форштевня, возвращался в порт прогулочный катерок, может быть тот самый, который они видели с полчаса назад уходившим в морской простор. Коровин уже и не помнил, когда он сидел в последний раз за обедом вот так покойно, не жалея, что непроизводительно, бездельно уходят минуты. Когда-то давно, может быть, это у него и было, но он уже забыл о таких временах своей жизни, а последние десять лет он знал только одно: беспредельная загруженность, гонка, гонка и гонка… Чтобы не тратить даром времени, он даже не приходил домой обедать, бежал в какую-нибудь столовую поближе к мастерской, хватал, что подвернется, что есть в наличии, лишь бы побыстрей разделаться с обеденной процедурой, набить чем-нибудь голодный желудок. Случалось, что и на столовую не хотелось тратить пятнадцати минут, так они бывали для него драгоценны. Тогда он ограничивался сухомяткой: чебуреками с уличного лотка, просто куском хлеба с чаем, согретым тут же, в мастерской, рядом с мольбертом и подрамниками, на электрической плитке. До добра такой режим, известно, не доводит. Коровин скоро нажил себе повышенную кислотность, хронический гастрит, частые боли в желудке, изжогу, такую резкую и мучительную, что приходилось ложками глотать соду, чтобы притушить жгущий изнутри огонь…