Юрий Гончаров - Большой марш (сборник)

– Тоже нет.

– Сходите в «Таврию».

– Был уже там.

– На набережной две гостиницы – «Озон» и «Приморская». «Озон» для интуристов, туда обращаться не стоит, а вот в «Приморской», случается, устраиваются. Но сейчас там, кажется, тоже спортсмены. Алик, ты должен знать!

Рослый Алик повернулся к Коровину.

– Там футболисты из «Нефтчи», это я точно знаю, второй состав, я с одним ихним парнем разговаривал. И какие-то еще. По-моему – минчане. Или из Вильнюса… Да ты позвони, узнай, – сказал он девушке.

– Не надо, – остановил их Коровин. – Из Вильнюса – так из Вильнюса…

Наташа с немым вопросом подняла на него глаза, когда он вернулся в вестибюль «Таврии». Он, тоже без слов, отрицательно качнул головой.

Придвинул свободное кресло, сел рядом с женой, вытащил сигарету; он курил редко, в последнее время – совсем мало, две-три сигареты в день, но все же курил. Собрался чиркнуть зажигалкой, но появилась новая мысль.

– Слушай, – сказал он Наташе, показывая на циферблат наручных часов, – половина второго. Давай сделаем так: сходим в какое-нибудь кафе, перекусим, потом зайдем еще в одну гостиницу, на набережной, мне сейчас про нее сказали, и если там ничего, тогда в квартирное бюро…

– А вещи? – спросила Наташа.

– Сдадим здесь в камеру хранения. Видишь, написано: «Камера хранения».

– Хорошо, – согласилась Наташа.

Стрелка на табличке указывала в коридор, уходивший из вестибюля в глубь здания.

Дверь камеры оказалась закрытой. Но неплотно, за ней горел свет, кто-то двигался.

Коровин постучал.

Дверь приоткрылась. В ее вырезе стоял средних лет мужчина, широкогрудый здоровяк в мятом рыжем пиджаке, но в форменной фуражке с золотым галуном на околыше. В одной его руке была кружка с чаем, в другой – булка, рот плотно набит.

– Можно у вас оставить? – спросил Коровин, показывая на чемоданы у своих ног.

Кладовщик молча жевал, нижняя его челюсть мерно двигалась. Хлебнул из кружки, проглотил нажеванное, еще раз хлебнул.

– Вы наш постоялец?

– К сожалению, не получилось. Пойду искать место по другим гостиницам. А с чемоданами – неудобно. Тяжелые.

– У посторонних не берем.

– Всего ведь на час, полтора.

– Хоть на сколько. Не разрешается.

Коровин знал, что спор ничего не даст, жизнь все время учила его этому, но всегда в нем неискоренимо сидело и другое – возмущение неразумностью, протест против правил, установлений, которые здравый смысл отказывается понимать.

– Но почему же, полки у вас пустые, я заплачу, гостинице вашей доход… Не таскать же с собой чемоданы по всему городу!

Кладовщик отправил в рот последний кусок булки и освободившейся рукой стал закрывать дверь.

– Но почему?

– Что вы у меня об этом спрашиваете? Так администрация постановила. Не нравится – обращайтесь к директору, разговаривайте с ним. А мне что приказано – то я и делаю…

Коровин нащупал в кармане мягкую бумажку рубля, из той сдачи, что получил от таксиста, вложил кладовщику в его короткопалую, пухлую пятерню.

– Но только ненадолго… – сразу же сдался он. – А то попаду в неприятность, нас ведь тоже проверяют…

«Кто тебя проверяет, борова! Ряжку какую наел – на своей зарплате, что ль?» – захотелось сказать Коровину. Но сказал он совсем другое:

– Не беспокойтесь, я вас не подведу…

Когда они с Наташей вышли на улицу, он взял ее под руку.

– Ну как – немножко отдохнула? Голова не кружится?

– Нет, уже все хорошо… Воздух здесь какой чудесный! – сказала она, поднимая глаза на остроконечные кипарисы, мимо которых они шли, и выше, к небу. В пролет улицы был виден туманно-синий склон далекой горы, накрытой облачной попоной. Вниз от нее, клубясь, медленно ползли белые языки; казалось, это снежные лавины, низвергающиеся с высоты. Седловина, где находился перевал, была закутана, придавлена особо плотным серым мраком; невозможно было без дрожи представить, что всего час назад они с Наташей были там, в том плотном, страшном отсюда мраке; казалось, если в него попасть, живым и невредимым уже не выбраться…

А над побережьем небо было чистым, высоким, светилось ровной спокойной лазурью, такой нежной и сочной, что Коровин, подняв вместе с Наташей голову, мигом забыв все огорчения, невольно остановился и целую минуту глядел вверх.

– Ты всмотрись, всмотрись… – проговорил он восторженно. – У нас таких красок нет, наши – поскромней, приглушенней…

– Вижу… – покорно отвечала Наташа, давно привыкшая к этому свойству Коровина: в самый неожиданный момент, в самом неожиданном месте вдруг замереть, немо уставиться во что-нибудь округленными от восторга и изумления глазами или, наоборот, разразиться шумными восклицаниями, дикой радостью со взмахами рук. И от чего же – от какого-нибудь эффектного луча света, цветного пятна, что умеют приметить, выхватить из окружающего только его глаза, тогда как десятки других людей проходят тут же с незатронутым вниманием, ничего интересного для себя не видя.