Юрий Гончаров - Большой марш (сборник)

Может, и его имя когда-нибудь напишут на бронзе, выставят в городе или в родном его селе… А что? Он еще сделает что-нибудь! Не все ж ему охламоном быть, с такими дружками, как Борька и Славик, водиться… «Битловку» эту, гриву поповскую, надо срезать, – на черта она ему, мода эта дурацкая?.. Костюм себе хороший надо купить, есть ведь деньги… С галстуком, как у Самойлова… Учиться он поступит, в вечернюю школу… Что его восемь классов сельских – сейчас это ничто, тьфу!

И еще он думал о том, как будут глядеться эти плиты на памятнике, на граните. Хорошо, наверное. Летом, в отпуск, надо обязательно съездить в этот колхоз «Россия», посмотреть. От Валеркиного села это совсем недалеко, в соседнем районе. Выйти только к асфальту, к шоссе, – а там всего час на автобусе…

1975 г.

Трофейный немецкий пулемет стоял в зарослях вереска, среди камней, на тропе, что вела из долины в горы. Смуглый от загара парень, лет двадцати, в крестьянской куртке из грубой ткани, в пастушеской войлочной шляпе, сидел рядом с пулеметом под большим камнем, курил сигарету и смотрел назад, на вершину склона. Она была совсем недалеко: ломаная линия в беспорядке громоздившихся камней и несколько корявых, худосочных сосен, выросших на этих камнях. За ними синели уступы другой, более высокой, горной гряды, размытые мягким, рассветным туманом; еще дальше поднималась новая цепь, окрашенная еще нежней, еще туманней – в сиреневые, голубоватые тона, и, наконец, прозрачно, полунамеком, рисовался силуэт самых высоких гор, на которых блистали снежные шапки. Это были уже настоящие Альпы. Из-за них, из-за этих покрытых вечным снегом вершин, должно было показаться солнце. Небо уже возвещало его скорое появление: безоблачный купол светлел с каждой минутой, а над панорамою альпийского горного массива разливался, густел янтарно-малиновый сок утренней зари.

Только что по тропе прошло много народу – женщины, старики, подростки, сопровождавшие их партизаны. Казалось, меж камней на склоне еще бродит эхо их шагов, еще курится пыль, поднятая движением толпы. Каждый из жителей нес на себе тяжелую кладь: крестьяне покинули свои жилища, никто не знал, когда они вернутся назад, там, куда уходили, не было ничего – ни крова, ни пищи, только скалы, заросли горной сосны да небо, и надо было взять с собой одежду, посуду, запасы еды. Подростки подстегивали прутиками овец и коз. Партизаны помогали жителям тащить их нехитрый скарб, брали из рук усталых матерей детишек, не понимавших, почему их разбудили так рано, куда несут, почему все в такой тревоге, так спешат, напрягая силы, то и дело оглядываясь. Только последняя группа партизан, человек шесть, замыкавшая колонну, шла налегке, без груза, с одними автоматами в руках. Эта группа должна была залечь в камнях и преградить дорогу немцам, если они станут настигать беглецов.

А первым это должен был сделать молодой партизан, оставленный на тропе у пулемета.

Он был одет точно так же, как остальные партизаны, что сопровождали колонну, как жители этой предальпийской местности, и вообще во всем как будто бы повторял их. Но это только на первый взгляд. Тому, кто захотел бы всмотреться в него внимательней, стало бы ясно, что он не савойец, не провансалец, его родина не Бургундия или Лангедок, что он вообще не француз, – у него не свойственные южанину светло-серые, с желтинкой у зрачка глаза, русая прядь под краем шляпы, совсем невозможный для француза, южанина, слегка вздернутый, мягких очертаний нос и мягкий, плавный овал лица. Кто повидал народы разных стран, – догадался бы, что он издалека, что он – славянин.

Он действительно был славянином, русским, бежавшим к партизанам из немецкого концлагеря. Его имя, чтоб было привычней выговаривать, крестьяне Прованса и Савойи, из которых состоял отряд, сократили, переделали на свой лад и называли русского – Леон. Парень, пока его держали в концлагере на территории Франции, научился немного объясняться по-французски; он рассказывал партизанам про свою родину, про те места, где вырос, жил до войны; названия были незнакомы и трудны для слуха крестьян, они не могли их запомнить и не старались, – им было не важно, откуда парень родом, гораздо важнее для них было то, каков он в схватках с отрядами оккупантов. А в боях с ними русский парень был отважен, спокойно и метко стрелял из пулемета. Потому его и оставили на тропе – другого такого пулеметчика не было среди партизан.